Ханс Гюнтер - По обе стороны утопии. Контексты творчества А.Платонова

Русский вариант целостного мышления продолжает платоновскую линию и дополняет ее существенным компонентом — представлением становящейся целостности. Ввиду утраченной гармонии общественной жизни и культуры осуществление целостности проецируется на будущее. Это стремление оказывается столь сильным, что его представители нередко прибегают к самым парадоксальным решениям. В случае Федорова средства для осуществления космического проекта заимствуются именно у враждебного «прогресса», т. е. у продвинутых науки и техники, взятых в утопическом ракурсе. На основе столкновения русской идеи грядущей целостности и модерна с его стремлением к функциональной дифференциации («раздроблением») возникает противоречивая конструкция.

Платоновская линия критики иллюзорности искусства и бессилия художественного знака занимает значимое место в русской эстетике конца XIX — начала XX века, где она сочетается с мощным импульсом активного преображения действительности. Подобные соображения, кстати, также не были совсем чужды Платону — идея преобразования действительности принадлежит, как заметил Вл. Соловьев, периоду практического идеализма Платона, т. е. периоду «Государства» [122] См.: Платон: Pro et contra. СПб., 2001. С. 383. . У Чернышевского это представление интерпретируется в духе просветительского утилитаризма, а Федоров определяет роль искусства на фоне проективного космизма. Эта линия находит свое продолжение в мысли Вл. Соловьева о том, что искусство — лишь частное и отрывочное предварение красоты, а также в жизнетворчестве символистов, в жизнестроении авангарда и в эстетических взглядах Пролеткульта, к которым оказался близок ранний Платонов. В статье 1921 года он пишет: «Отныне наша жалость и кипение души будут остывать не в форме искусства, а в форме работы, преобразующей материю» [123] Платонов А. Сочинения. Т. 1. Кн. 2. С. 180. .

Если сама идея жертвы первоначально была связана с религией, то политические и идеологические представления о жертве XIX–XX веков сложились в другом контексте, который можно определить как сакрализацию прогресса. Показательны в этом отношении высказывания Гегеля, для которого мировая история является местом реализации свободы и духа. В лекциях по философии истории он говорит: «Эта конечная цель есть то, к чему направлялась работа, совершавшаяся во всемирной истории; ради нее приносились в течение долгого времени всевозможные жертвы на обширном алтаре земли» [124] Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории. СПб., 2003. С. 72. , а плацдарм истории становился «бойней, на которой приносятся в жертву счастье народов, государственная мудрость и индивидуальные добродетели» [125] Там же. С. 74. . В марксизме эта оценка подкрепляется призывом к пониманию научной необходимости, которой должны быть подчинены все поступки [126] Экстремальной иллюстрацией жертвы, ориентированной на «категории пользы или вредности» для дела революции, является дидактическая пьеса Б. Брехта «Мероприятие», в которой неопытный революционер руководствуется не необходимостью революционной борьбы, а состраданием и за это ликвидируется своими товарищами. Герой признается в своей ошибке и соглашается на расстрел (см.: Grübel R. Die Ästhetik des Opfers bei Brecht und in der russischen Literatur der 20er und 30er Jahre // Rot=Braun? Brecht-Dialog 2000. Berlin, 2000. S. 164). С полным извращением аргумента о понимании исторической необходимости мы сталкиваемся в поведении участников московских показательных процессов, которые чувствовали себя обязанными служить делу коммунизма своими ложными признаниями в собственной вине. .

С утверждением марксистской идеи в России на рубеже XX столетия возникает дискуссия о том, необходимо ли пойти на жертвы ради прогресса и будущего социального счастья. Решающий вопрос об оправдании жертв во имя истории поднимал еще Ницше: «Скажем, в нас есть стремление к самопожертвованию: что запретит нам тогда жертвовать вместе с собою и ближним? Ведь до сих пор именно так делали государство и монархи, принося одних граждан в жертву другим, как было принято говорить, „в общих интересах“. Но и у нас есть общие и, может быть, еще более общие интересы: почему же не принести в жертву грядущим поколениям некоторых индивидов из нынешнего?» [127] Ницше Ф. Утренняя заря: мысли о моральных предрассудках / Пер. с нем. В. Бакусева. М., 2008. С. 144.