Андрей Ранчин: Путеводитель по поэзии А.А. Фета

Стихотворение «Облаком волнистым…» состоит из двух частей, на первый взгляд соответствующих элементам строфической структуры — двум строфам — четверостишиям с перекрестной рифмовкой четных строк и с не рифмующимися нечетными строками 0Б0Б: волнистым — вдали — пеший — в пыли .

В первом четверостишии представлена картина расстилающегося перед взглядом наблюдателя пространства, — по-видимому, степи с лежащей на ней дорогой. Взгляд застит пыль [16] Слово пыль может обозначать у Фета как собственно пыль, так и снежное облако, взметающийся над землей снег. Именно в таком значении оно употреблено в «зимнем» стихотворении «Какая грусть! Конец аллеи…» (1862): «Конец аллеи / Опять с утра исчез в пыли, / Опять серебряные змеи через сугробы поползли. // <���…> В степи все гладко, все бело…» , сравниваемая с облаком посредством конструкции «сущ. + прилагательное-эпитет в творительном падеже». Две первые строки содержат зрительный, визуальный образ пылевого облака. Третья и четвертая строки, напротив, говорят о том, чего не видит взгляд, направленный в пространство: «Конный или пеший — / Не видать в пыли!».

Во второй строфе взгляд наблюдателя приближается к неведомому путнику (точнее, этот путешественник приближается к лирическому «я»), и оказывается возможным различить, что это конный: «Вижу: кто-то скачет / На лихом коне». Однако это приближение еще не дает возможности узнавания («кто-то скачет»).

В последних двух строках второй строфы совершается неожиданный смысловой поворот: внезапно, в форме взволнованного восклицания, прорываются чувства любви или дружеской привязанности и одиночества: «Друг мой, друг далекий, / Вспомни обо мне!».

Это обращение отлично от первых шести описательных строк, и потому двухчастная композиция стихотворения, скорее, не 4+4 стиха (как в строфическом делении), а 6+2 (ср.: [Гаспаров 1999, с. 55]).

Неожиданный, резкий смысловой (семантический) поворот характерен и для многих других стихотворений Фета. Так, в концовке «Ах, как пахнуло весной!.. / Это наверное ты!» («Жду я, тревогой объят…», 1886) ожидание появления возлюбленной разрешается смелой метафорой прихода и дуновения весны; завершающие строки «Звезда покатилась на запад… / Прости, золотая, прости!» («Я жду… Соловьиное эхо…», 1842) резко диссонируют с традиционным, привычным для поэзии фетовской эпохи, обычным разрешением — «приходом или неприходом любимой <���…> Создавалось резкое впечатление фрагментарности, нарочитой оборванности» [Бухштаб 1959а, с. 34]; в концовке стихотворения «Когда читала ты мучительные строки…» (1887) великолепный предметный, зримый образ прозрачной степной зари внезапно превращается в трагическую метафору душевной смерти «я»: «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: / Там человек сгорел!» [17] Д. Д. Благой толкует этот образ как реальную картину далекого пожара, видимую в степи [Благой 1979, с. 564–565]. Точнее толкование Б. Я. Бухштаба: «Метафорический пожар сопоставляется с реальным пожаром, но и этот реальный пожар дан в метафорическом образе внезапной зари в полночной тьме <���…>. Стихотворение кончается вопросом, относящимся по смыслу сопоставления и к реальному, и к душевному пожару»: Ужель, ужель тебе в то время не шепнуло: Там человек сгорел! [Бухштаб 1959а, с. 72]. .

Фет считал эту особенность отличительным признаком художественно совершенного стихотворения, о чем заявил в письме от 27 декабря 1886 г. поэту — великому князю Константину Константиновичу, подписывавшему свои произведения литерами «К. Р.»: «вся <���…> сила должна сосредоточиваться в последнем куплете, чтобы чувствовалось, что далее нельзя присовокупить ни звука» [Фет и К. Р. 1999, с. 246].

Слово друг во второй строфе стихотворения «Облаком волнистым…» может быть понято и как мысленное обращение мужчины к мужчине, и как обращение женщины к далекому возлюбленному. Впрочем, в русской любовной лирике слово друг традиционно употреблялось по отношению не только к мужчине, но и к любимой женщине, поэтому и у Фета это может быть и обращением к возлюбленной [18] Такое обращение к женщине традиционно в русской лирике первых десятилетий XIX века (ср. примеры из К. Н. Батюшкова [Кошелев 2006, с. 253]), встречается оно и позднее. Ср. у Фета: «Друг мой, бессильны слова, — одни поцелуи всесильны…» (1842), «Мой гений, мой ангел, мой друг» («Не здесь ли ты легкою тенью…», 1842), «О, скоро ли в безмолвии ночном, / Прекрасный друг, увижусь я с тобою?» («Последний звук умолк в лесу глухом…», 1855). . Если местоимением «я» («обо мне») обозначена влюбленная женщина, то в таком случае стихотворение — пример так называемой ролевой лирики, в которой поэтическое «я» принципиально отлично от автора текста.