Андрей Зорин - «Столетья на сотрут...» - Русские классики и их читатели

В "Русском вестнике" меньше чем через год после статьи Т. Толычевой напечатана рецензия на посмертное издание "Стихотворений Некрасова" в четырех томах. Рецензия — далеко не сочувственная, но в ней интересно признание: "Он изведал всю скорбь, которой дышали стихи его" [279]. Сильнее всего об искренности любви поэта к народу сказал в "Дневнике писателя" Достоевский: "Народ был настоящею внутреннею потребностью его не для одних стихов. В любви к нему он находил свое оправдание. Чувствами своими к народу он возвышал дух свой!" [280]. Нужно остановить цитирование— а жаль: ведь пункт спора важный и сталкиваются здесь точки зрения принципиальные. С Достоевским будет полемизировать в "Отечественных записках" Елисеев (ему не понравится мотив самооправдания Некрасова в любви к народу); важны противоречивые, на первый взгляд, суждения Н. Н. Страхова и всегда неожиданные замечания В. В. Розанова, жестко определенные формулы Михайловского и многословные апологии Скабичевского, желчная эпитафия И. С. Тургенева и благородные стихи о Некрасове Я. П. Полонского. А затем — ответы на анкету К. Чуковского, А. Блока и Д. Мережковского, М. Горького и Вяч. Иванова… Да и сами статьи и книги К. Чуковского, последовательно снимавшего "хрестоматийный глянец" любого рода с "близкого, понятного, дисгармонически-прекрасного лица" [281]человека и поэта…

Человек и поэт. В соотношении биографии и стихов— суть дела и существо спора. Поэты второй половины XIX века едва ли могли повторить за Жуковским: "Жизнь и поэзия — одно". Были ?конечно, поэты, приближающиеся к этой формуле (прежде всего, Полонский), но доминирующим типом творческой личности был Поэт из пушкинского стихотворения 1827 года. "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…" — он чиновник, дипломат, "толстый добродушный офицер" [282], картежник, издатель, завсегдатай Английского клуба, он вполне в "заботах суетного света"; но "божественный глагол" звучит для творца, поднимая человека до пророка. Несовпадение лирического героя и биографического человека разочаровывало и критиков, и читателей. Сочувствующие Некрасову сознательно или бессознательно творили свой образ поэта, противопоставляя его нелестной для Некрасова репутации, которая тоже имела устойчивые черты (это противопоставление заметно во многих мемуарных свидетельствах). Противоречие между биографией и стихами (а для Некрасова это противоречие — один из основных мотивов его напряженной и глубокой лирики) [Примечание: "Любители биографии недоумевают перед "противоречиями" между жизнью Некрасова и его стихами. Загладить это противоречие не удается, но оно—не только законное, а и совершенно необходимое…" [283]Ср. замечание Л. Я. Гинзбург: "Некрасов в быту был картежник и покровитель красивых женщин, но то, что он писал о горе народном, было его реальным опытом" [284].] пытались попросту снять. Вот характерное письмо. Иван Григорьевич Воронин пишет И. 3. Сурикову: "Не читал я давно произведений новых Некрасова, что‑то он пописывает? Про него здесь в провинции (письмо из Саратова в Москву. — Л. С.) такие распространяют сплетни, что Господи помилуй. Один мне в Симбирске передавал, что он и картежник, и пьяница, и помещик в душе. И что он его даже лично знает. Я не знаю, каким образом могут совмещаться в одной душе такая чистая, благородная любовь к народу, его свободе и правде, и крепостные нечистые элементы? Вероятно, все это вздор и месть многочисленных его врагов. Я не верю подобным сплетням!" [285]Стоит отметить, что суриковцы как раз тяготели к биографической поэзии, охотно внося в свои стихи подробности собственной жизни. Их талантов не хватало, пожалуй, именно на отбор фактов, на воссоздание иной — не эмпирической — реальности.

У поэтов начала нашего века биография намного заметнее входит в стихи, чем у современников Некрасова. Среди вопросов анкеты К. И. Чуковского (1919) был и такой: "Как вы относитесь к распространенному мнению, будто Некрасов был безнравственный человек?" Характерно, что некоторые поэты (М. Волошин, Н. Гумилев, Н. Тихонов) в ответах так или иначе подчеркнули противоречивость личности Некрасова, ее сложность и — именно с противоречивостью связанную— значительность. Особенно интересен ответ Блока. Он в те годы продолжал работать над "Возмездием", совсем недавно (1917) была напечатана первая глава поэмы, где особенно заметен интерес к людям 40–х годов (в поэме и в "Матерьялах для поэмы" упоминаются А. Н. Бекетов, Щедрин, Достоевский, Некрасов). В сознании поэта этих людей отличает именно противоречивость. Блок отвечает на вопрос анкеты: "Он был страстный человек и "барин", этим все и сказано" [286]. А на предыдущий вопрос — о народолюбии Некрасова — ответ еще характернее: "Оно было неподдельное и настоящее, то есть двойственное (любовь–вражда)" [287]. Это вполне некрасовское противоречие ("…И как любил он, ненавидя"); но это и Блок с "нераздельностью и неслиянностью всего — противоречий непримиримых и требовавших примирения" [288]. Грех и покаяние, преступление и святость, нищета и неколебимая сила — антиномии, описывающие народ и у Некрасова, и у Блока; вспомним хотя бы знаменитое: "Ты и убогая, ты и обильная…" — и цикл Блока "Родина", где грешная и нищая Россия явлена прекрасной и святой, "в красе заплаканной и древней". Бпрочем, о народолюбии Некрасова поговорим подробнее.