Андрей Зорин: «Столетья на сотрут...»: Русские классики и их читатели

Любопытно проследить, как меняется характер упоминаний о Карамзине при описании Симонова монастыря в путеводителях по Москве и специальных книгах и статьях. Для служащего в кремлевской экспедиции Василия Колосова, издавшего в 1806 году свои "Прогулки в окрестностях Симонова монастыря" (М.), нет еще никакого противоречия между чувствительным паломничеством к могиле бедной Лизы и поклонением религиозным и историческим святыням обители. "Чье сердце, напитанное чувствительностью, — пишет он, — не ощущало приятных биений при прогулке в майские вечера благорастворенные по усеянным ароматическими цветами лугам, окружающим знаменитые древностию стены и башни его. Рука родственника и ученика уважаемого от владык земных Учителя положила первый камень к основанию сей обители" (с. 8). В. Колосов делает к этому месту подробное примечание о племяннике Сергия Радонежского Федоре, основавшем монастырь, и о Пересвете и Ослябе и спокойно переходит к повествованию о "памятных следствиях страстей и обольщения": "Обезображенная тень прекрасной в непорочности Лизы представилась при свете лунном моим взорам; бедный, дрожащий Эраст стоял перед ней на коленях и тщетно силился умолить себе прощение. Бедная жертва заблуждения, обманутая им Лиза готова была простить его, но Правосудие небесное испускало свой меч на голову преступника" (с. 12).

Такая морализирующая трактовка карамзинской повести позволяла временно примирить между собой оба ассоциативных ряда, порождаемых этими местами. Однако подобный компромисс не мог быть ни длительным, ни устойчивым. Автор четырехтомника "Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского", выходившего в 1827—1831 годах, еще считает нужным рассказать о Лизином пруде, хотя делает это не без снисходительной иронии: "В пылкой юности почтенный автор фантазировал и произвел счастливую баснь, которую всегда с удовольствием можно читать и перечитывать (чего немногие творения заслуживают). Полюбопытствуйте рассмотреть имеющиеся здесь деревья и подивитесь: нет ни одного, на котором не было бы написано каких‑нибудь стишков, или таинственных букв, или прозы, выражающей чувства. Можно, кажется, поручиться, что это писали влюбленные и, может быть, столь же несчастные, как Лиза" [27] Москва, или Исторический путеводитель по знаменитой столице Государства Российского. М., 1831. Ч. 4. С. 20. Интересно, что, как свидетельствует "Историческое описание Москвы" Н. Иванова (М., 1872. С. 211—212), отдельные надписи можно было прочитать на деревьях вплоть до 1870–х годов. . В том же ключе писали на эту тему в 1837 году в журнале "Живописное обозрение" [28] Живописное обозрение. 1837. Т. 3. С. 96. . Однако, когда за описание Симонова монастыря взялся боготворивший Карамзина и не способный ни на какую иронию по отношению к его произведениям Н. Д. Иванчин–Писарев, ему пришлось оправдывать своего кумира в написании "Бедной Лизы".

"Найдутся люди, — предсказывал Н. Д. Иванчин-Писарев, — которые скажут: Карамзин, посещавший Симонов, достойно ли изобразил в своей повести быт, столь назидательный для мирян, который отвергает все тленное, <���…> все превратное для уединенной беседы с Богом <���…>. Но эти люди забудут, что Карамзин был тогда еще мечтателем, каковыми все бывают в молодости, что философия XVIII века царствовала тогда над всеми умами и что довольно обратиться на одну нравственность и устрашить молодежь картинами того, что в суетном свете привыкли называть ее проказами" [29] Иванчин–Писарев Н. Д. Указ. соч. С. 54—55. .

Иванчин–Писарев явно преувеличил дидактическую направленность "Бедной Лизы", но даже при таком истолковании несоответствие ее содержания духовной атмосфере, которую должен излучать монастырь, было слишком очевидно. Конкретность топографических описаний и универсализм сюжетных схем сентиментальной литературы — два элемента, которые с таким искусством синтезировал Карамзин в своей повести, — начинали расходиться и противоречить друг другу. В дальнейшем авторы, пишущие о Симоновом, находят из этого противоречия не лишенный остроумия выход: они упоминают о Карамзине как об историографе, сообщают, что окрестности монастыря были излюбленным местом его прогулок, цитируют знаменитое описание Москвы с симоновского холма и как бы забывают о произведении, которое открывалось этим пейзажем [30] См.: Москвитянин. 1841. № 4. С. 493—494; 1844. № 9. С. 170. Пассек В. В. Историческое описание московского Симонова монастыря. М., 1847. С. 16, 33, 34 и др. .