Ираклий Андроников - Лермонтов. Исследования и находки

Еще при жизни Лермонтова критика, стоявшая на охранительных позициях, объявила талант Лермонтова «протеистическим», собирательным, заключающим в себе отголоски чужих влияний, отказывала ему в оригинальности. В противовес этому прогрессивная критика и широкая публика, вслед за Белинским и Чернышевским, воспринимали поэзию Лермонтова как явление глубоко самобытное.

С годами афористические строки лермонтовских стихов все больше входили в повседневную и литературную речь. Не раз заострял ими свои полемические статьи Владимир Ильич Ленин, цитируя строки из посвящения «А. О. Смирновой», из «Демона», стихотворения «Журналист, читатель и писатель», из «Думы» [1064] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, с. 432; т. 6, с. 166; т. 8, с. 371; т. 13, с. 88. . Томик Лермонтова лежал у него в ссылке возле кровати рядом с Пушкиным и Некрасовым, и, как пишет Надежда Константиновна Крупская, Ленин часто перечитывал их по вечерам. Говоря о своей любви к Лермонтову, Н. К. Крупская вспоминала:

«Владимир Ильич также любил Лермонтова, но тоже как-то „стихийно“. Привлекала нас в молодости д[олжно] быть смелость и сила чувства, которые так ярки у Лермонтова» [1065] М. Ф. Hиколeва. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., Детгиз, 1956, с. 290. .

Одна из величайших заслуг Пушкина перед русской литературой заключается в том, что он сблизил книжный — литературный — язык с живой народной речью. Следуя Пушкину, Лермонтов шел в этом же направлении. Белинский восхищался его «полновластным обладанием совершенно покоренного языка, истинно пушкинскою точностию выражения» [1066] В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. IV, с. 545. .

Высоко ценил язык Лермонтова А. П. Чехов. «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, — говорил он по поводу „Тамани“. — Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, — по предложениям, по частям предложения… Так бы и учился писать» [1067] С. И. Щукин. Из воспоминаний об А. П. Чехове. — См. в сб.: «Чехов в воспоминаниях современников». М., 1960, с. 463. .

Действительно, простота и содержательность повествования доведены в «Тамани» до высочайшей степени совершенства. Сюжет развивается стремительно. Каждое слово точно и необычайно многозначительно.

«„Герой нашего времени“, — отмечал Чернышевский, — занимает немного более половины очень маленькой книжки… Прочитайте три, четыре страницы… сколько написано на этих страничках! — И место действия, и действующие лица, и несколько начальных сцен, и даже завязка — все поместилось в этой тесной рамке» [1068] Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II. М., Гослитиздат, 1947, с. 466–467. .

«При мне исправлял должность денщика линейский казак, — пишет Лермонтов на первой странице „Тамани“. — Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат… что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.

„Где хозяин?“ — „Не-ма“. — „Как? совсем нету?“ — „Совсим“. — „А хозяйка?“ — „Побигла в слободку“. — „Кто же мне отопрет дверь?“ — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась, из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы».

В этой повести Лермонтов изобразил людей бесстрашных, сильных, свободных. И каждая деталь этого сотканного из намеков повествования подчеркивает их любовь к свободе, к вольной, независимой жизни. Даже такая подробность, как украинская речь слепого.

Черноморское казачество происходит из Запорожской Сечи. Украинская речь слепого напоминает читателю о том, что люди, живущие над морским обрывом в Тамани, — потомки вольных запорожцев. В конце повести Лермонтов снова вскользь намекает на это: тот, кого зовут Янко, — удалец, бесстрашно переплывающий ночью через бурный пролив, — «острижен по-казацки». Ему везде дорога, «где только ветер дует и море шумит».

О «вольной волюшке» поет героиня повести. И все ее поведение — «быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности», — ее «загадочные речи», ее «странные песни», сравнения ее с русалкой, с ундиной, самое название которой происходит от латинского слова «unda» — «волна», — все это создает образ, как волна, неуловимый и вольный. Недаром Лермонтов изобразил эту девушку на фоне изменчивого морского пейзажа.

«…внизу с беспрерывным рокотом плескались темно-синие волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию…»