Елена Макарова - Движение образует форму

На счастье, в комнату влетают дети. «Мост», «река», — читают они корявые надписи.

— A-а, строить мост через реку?

— Да, — отвечает Толя, — я это для вас написал. А «светофор» не успел.

— Успеешь, пока мы мост построим…

Толя налил зеленой краски на картон — лучше будет видно, — макал в нее кисть и, проговаривая каждый звук, писал букву за буквой. Моя помощь больше ему не требовалась.

В это время взрослые «лепили» из газет гигантских бабочек, кузнечиков и стрекоз.

Коля-педагог, отведя меня в сторону, спросил:

— Если на лист просится одна чернота — не бояться, выплескивать?

— Выплескивать!

— Тогда, с вашего позволения, я пойду рисовать на улицу, чтобы дочка этого срама не видела.

Потом он сказал мне: стало легче, спасибо.

Кому спасибо?

В один из дней Аня с Толей и еще одна воспитательница увели детей на озеро, и мы, взрослые, остались совсем одни. Наконец-то пришло время выговориться. Коля изображал нам своего подопечного аутиста, как тот, спрятавшись за умывальник, ест мыло. Отберешь — будет биться в припадке. И ничего не помогает, ничего! Другая девушка рассказывала о дочери-аутистке, которую она сюда не взяла. Та ходит на четвереньках и мяучит, и так целый день. Рассказывая это, она сама встала на четвереньки и принялась мяукать. Дочка-кошка раздирает когтями материнскую душу. Как тут помочь?

Любая передышка — это помощь. Дрессировщику (а сейчас мама дочки-кошки играет именно эту роль) необходимо бесстрашие. Иначе тигр разорвет его на части. Дрессировщик не живет с тигром в одной клетке. Он наполняется силой и отвагой за пределами вольера. Вот и матери дочки-кошки надо как можно чаще выбираться на свободу. Как только ее отпустит страх, она перестанет ощущать себя дрессировщиком, и дочка перестанет быть тигром.

Время, насыщенное свободным творчеством, лечит, оно другого наполнения, другого качества.

Не помню, кто это сказал, скорее всего Таня. Она у нас философ.

По вечерам, уложив детей, взрослые собирались у костра. «Выхожу один я на дорогу», — запевала Аня. Лермонтовские слова звучали как плач.

Наутро — джаз-сейшн. Перебить ночное настроение.

Ищем голоса. Где живет голос? Во рту? В груди? А есть ли голоса у предметов?

Дети спорят:

— Кастрюли не разговаривают…

— А ты стукни ложкой!

— Если стукнуть, любой заговорит.

— Они говорят не словами, а звуками.

— Тогда это не разговор.

— А что?

— Музыка.

— Харабурда, а не музыка.

Я принесла из кухни три кастрюли, усадила за них детей.

— Первая кастрюля — говори!

Бумс-бумс.

— Вторая — отвечай!

Бумс-бумс.

— А теперь хором.

Оглушительное бумс-бумс.

— А если не руками по ним колотить, а маленькой ложечкой?

Попробовали.

— А если одним пальчиком?

Пошли искать голоса предметов на кухню. Потом на улицу.

Железо грохочет, а дерево тихонько кряхтит.

Дала детям задание выбрать себе инструмент, на котором они будут играть. Нашли, сыграли. Понравилось. Давайте еще!

На эти «уроки музыки» меня сподобил сын Федя. Как-то мне в руки попала видеозапись, где он в каком-то пустом сарае играет на всем, что попадается под руку, — водосточной трубе, железяке, керамической плитке. И тут к воротам подбегает девочка лет семи, останавливается и смотрит во все глаза на Федю. Он оборачивается, и девочка скрывается из виду. Через какое-то время появляется снова — видно, любопытство пересилило страх, — на цыпочках подкрадывается к Феде. Тот намеренно ее не замечает, продолжая играть. Девочка берет в руки консервную банку и начинает отбивать ритм ладошкой. Федя подхватывает, и они играют в унисон. Сарай превращается в концертный зал.

После бурной разминки переходим к «тихому делу» — подготовке к спектаклю «Соломинка, уголек и боб». Эти три предмета легко сделать большущими.

Стеснительная дочка Даши ни за что не хотела появляться на сцене со своим бобом. Мы ее закрыли шторой, боб выступал, она за него говорила бобовым голосом.

Сказку попросили повторить на бис. И тут Дашина дочка осмелела и вышла из подполья.

После спектакля она меня подкараулила и говорит:

— Я такая счастливая, такая счастливая, что сейчас прямо расплачусь.

Я бы ни за что не призналась в том, что вот-вот расплачусь, хотя, глядя на девочку, еле сдерживала слезы.

Счастливые дни на Валдае подходили к концу.