Елена Макарова - Движение образует форму

Первый текст на трех языках красуется на ящичных рейках. Франта прав: белые буквы на темном дереве выглядят красиво, черные смотрелись бы издалека как муравьиные тропы, создавали бы мельтешение.

У трех учениц из варнсдорфской школы на одно предложение ушел час. Так мы далеко не уедем. Нужна подмога.

Я позвонила Мартину. Он всегда готов. В хорошей компании и не бесплатно. Лишь бы ничего не перепутал.

Приехал из Вены Георг, привез настоящий кофе и кофеварку. В каптерке напротив выставочного зала (тоже бывшая тюремная камера) есть холодильник и газовая плита. Маня предусмотрительно купила к его приезду сыр и рогалики.

Мы пьем кофе и строим планы. Георг уже осмотрел наши угодья, одобрил конструкцию. Он отговаривал нас от ящиков — громоздкий материал, но теперь видит: смотрится весьма элегантно.

«Элегантно» — самый большой комплимент в устах Георга.

Но есть и критика. В мой адрес. Слишком много работ.

— Мы высчитывали размер рам и расстояния между ними!

— Сколько времени в среднем проводит посетитель на выставке? Час — максимум. А твоя мама думает, что он тут будет жить. Спать на надувном матраце, завтракать за столом Кина, читать с экрана его письма… С твоей мамой каждая выставка превращается в эпопею. До последней секунды мы бегаем по залам и клеим подписи. Сколько их? Двести, триста, сколько? Ни один человек не прочтет все тексты и не рассмотрит все объекты. Чтобы впечатлить публику, хватило бы половины. И того много.

— Когда все вещи займут свои места, впечатление будет цельным, и в этой цельности каждая ее часть будет цельной. Как в соборе. Сколько там напластований, сколько избыточности! Сколько бы ты ни ходил в Миланский собор, ты всегда увидишь что-то, чего не замечал прежде. А уж что тебя восхитит — витражи или свечной огарок, — это вопрос другой. Разные по значимости, все они неотъемлемая часть целого.

— Все, — Георг подымает руки, — я готов строить собор.

То, что я задаю девушкам, и то, чем занимаюсь сама, и есть одно целое. Они складывают вместе разнородные предметы — и я складываю. Они создают театр по картине — и я создаю театр по картине. У них Клее — у меня Кин. Как большинству из них, мне нравится то, что выходит. Как и они, я смотрю на все как на чудо.

«У меня ощущение, что мне открылась тайна. Некоторые предметы так явно на нее намекают: ракушки, горлышки стеклянных банок с нарезкой. Меня учили «строить» предметы — рисовать среднюю линию, измерять, учить теорию о том, где какие окружности и овалы получаются у округлых предметов. И мне это никогда не удавалось, предметы выходили кривобокие, я злилась и скучала. А тут так легко создается форма и объем. Я теперь хищно смотрю на окружающие предметы и даже в воображении рисую все спиральками».

«Сразу захотелось найти ритм в каких-то случайных вещах, не подбирать специально, что будет смотреться красиво, а вот прямо что под руку попадется, то и взять, даже если на первый взгляд эти вещи совсем не сочетаются и вызывают полный диссонанс (не говоря уж о том, что некоторые вещи и сами по себе вызывают у меня раздражение).

Просто в жизни так много вещей, на первый взгляд, таких несовместимых, что режет глаз, а если присмотреться, то можно найти очень ритмические сочетания несочетаемого…

Вот моя первая попытка.

Попались на глаза и под руку в течение пяти минут: кусочек ткани, бобы, кусок картона из-под коробки для яиц (из мусорки), несколько монет, несколько бусин, кожаная штучка из-под сломанного браслета, засохший кусок хлеба, два гвоздя, морковина, плетеная закладка для книг, бинт, засохший цветочек, несколько камушков, ватка».

Георг — еще один сквозной персонаж жизни и книг. Когда мы с ним встретились, ему было двадцать восемь, а мне тридцать семь. К тому времени он издал каталог к выставке дизайна, созданного в ателье Фридл Дикер и Франца Зингера, а я — каталог к выставке Фридл в Яд Вашем. На моей выставке были работы из коллекции Георга Шрома, но самого его я никогда не видела.

Оказавшись в Вене, я ему позвонила, и он пригласил меня к себе.