Елена Макарова - Движение образует форму

— Как скажете, Леночка.

Как-то я попросила своего ученика сменить маленький формат бумаги на большой. Он был очень высокий, большерукий, а рисовал на клочочках.

— Ты хочешь, чтобы я сошел с ума?! — воскликнул он.

В первую секунду я не поняла его реакцию, но потом сообразила: малый формат позволяет ему держаться в рамках, вырисовывать детали. Будь он художником, он бы не боялся сойти с ума. Но он математик с философскими наклонностями, и рисование — его терапия. Рисует — и думает о своем.

А мне для занятий нужно много людей и большое пространство, где можно стать невидимкой. Где нет меня — есть лишь траектория моего движения.

Ассоль сняла зал в каком-то большом здании в центре города. Теперь я живу в Хайфе и все думаю, где же это было. Кафе у фонтанчика рядом с театром помню — там мы что-то ели в перерыве и шли от самого здания недолго. Хайфа в тот первый приезд показалась мне заграницей.

Людей собралось немного, невидимкой не станешь. Кого-то я знала по сайту Даниловой. С одной девушкой, приехавшей из Тель-Авива, нас связывала теплая дружба.

На занятиях был и муж Ассоли Игорь. Не князь Игорь, а царь Давид. Высокий, в белоснежных одеждах, он рисовал углем, вместо того чтобы играть на арфе. Как я потом узнала, он играет на фортепиано и гитаре — инструментах новой эпохи. Неравнодушный к поэзии и музыке, этот человек лепил из рисунков скульптуры, переводил их в коллажи, то есть выполнял всю программу. С царственным спокойствием выливал он яркие краски на палитру. Цвета были явно не те. Его цвета — цвета пустыни, охра, светлый песок… Но мы такими не запаслись.

Игорь оказался врачом.

«Каждый практикующий врач имеет склонность к искусству. Одна из причин этой склонности — желание немного отдохнуть, расслабиться, перевести дух, получить от жизни часть той самой энергии, которой он, врач, постоянно подпитывает ее и укрепляет. Методичность для него недостаточна — ему нужна некоторая иррациональность. Он любит музыку, театр, изобразительное искусство. Он творит и сам: пишет стихи, рисует, сочиняет музыку. Он вносит элемент искусства в науку и немного науки в искусство. Он возводит мосты понимания; протягивает дружескую руку представителям смежных профессий».

Так писал другой врач, Карел Фляйшман, в своей терезинской статье «На грани медицины и искусства». В ней же он привел примеры знаменитых врачей, которые внесли весомый вклад в искусство. Вот один из них:

«Имхотеп (Египет, III тысячелетие до н. э.), еще долгое время после смерти обожествлявшийся как маг медицины, был великолепным архитектором, строителем пирамиды в Саггаре и храма Хора. Он был визирем фараона и главным жрецом, астрономом и мастером церемоний, но прежде всего врачом. Говорили, что он был сыном бога Птаха. Это был врач, обладавший универсальным диапазоном знаний, огромным воображением, творческой интуицией, — короче говоря, он обладал всем тем, что необходимо как для строительства зданий, так и для заботы о человеческом здоровье».

Карел Фляйшман был врачом-дерматологом, художником и поэтом.

Игорь изучал китайскую медицину в Непале. Он видит человека, понимает его — и лечит по-своему. С иголками и без. Такие врачи были описаны в русской литературе девятнадцатого века. Они не учились в Непале, но тоже видели человека в его целостности.

«Современная медицина превратилась в коммерческое предприятие, и это повлияло как на характер медицинской работы, так и на образ врача. Он перестал быть гуманистом и сделался роботом, автоматом, который чинит поврежденные людские тела на конвейере. Доктор все меньше и меньше врачеватель, гуманист, художник, работающий с опорой на воображение и интуицию.

Он вынужден быть бюрократом, администратором, писцом, который заносит в формуляры истории болезней, протекающие сплошным потоком через его кабинет. Время стало определяющим фактором, каждая минута на счету. Но куда подевалось творчество?»

Сейчас темп жизни куда стремительней, чем во времена Фляйшмана. Каждая секунда на счету. Создатель знал, что все в этом мире будет держаться на человеке, и сработал его так, чтобы тот на протяжении отпущенного ему срока мог выдерживать огромные нагрузки. Фляйшман был калекой от рождения, он не прошел селекции в Освенциме. Хотя его жизненные ресурсы были неисчерпаемыми: днем он лечил, ночами рисовал, писал стихи и прозу.