Николай Бухарин - Политическая экономия рантье

марксова анализа[2]. Образование могучих предпринимательских организаций, синдикатов и трестов, возникновение невиданных по своим размерам банковых организаций, проникновение банкового капитала в промышленный и гегемония «финансового капитала» во всей экономической и политической жизни развитых капиталистических стран, — всё это лишь усложнение тенденций развития, анализированных Марксом. Господство финансового капитала лишь ускоряет во много раз движение концентрационного винта и превращает производство в производство обобществлённое , созревшее для перехода под общественный контроль. Правда, не так давно буржуазные учёные провозглашали, что организации промышленников положат конец анархии производства и уничтожат кризисы. Но увы! Капиталистический организм по-прежнему периодически бьётся в судорогах, и только уж совсем наивные люди могут говорить о возможности исцеления при посредстве «розового масла» реформистских заплат. Историческая миссия буржуазии, которая уже «обегала» весь земной шар, приходит к концу. Настаёт период широчайших выступлений пролетариата , борьба которого уже теперь выходит из национально-государственных границ, принимает всё более форму массового давления на командующие классы и подходит вплотную к реализации конечной цели движения. И недалеко то время, когда сбудется основное предсказание теории Маркса, и «пробьёт час капиталистической собственности»… Как убедительно, однако, ни говорят все эти факты о правильности марксистской концепции, всё же успех её в среде официальных учёных не только не увеличивается, но быстро сводится на нет. Если раньше в отсталых странах (напр., в России, отчасти в Италии) даже университетские профессора не прочь были пококетничать с Марксом, внося, разумеется, свои «поправки» и «поправочки», но теперь весь ход общественной жизни, обозрение классовых противоречий и консолидации всех оттенков буржуазной мысли против идеологии пролетариата вышвыривает такие «промежуточные типы» из обращения и на их место ставит «чисто европейского», «современного» учёного в теоретическом сюртуке прусского, австрийского или (более модного) англо-американского образца[3]. Два основных направления экономической мысли смогла противопоставить буржуазия стальной системе К. Маркса: мы разумеем так называемую «историческую школу» (Рошер, Гильдебранд, Книс, Шмоллер, К. Бюхер и др.) и получившее за последнее время громадное распространённое учение «австрийской школы» (Карл Менгер, Бём-Баверк, Визер). Оба эти направления знаменуют собой банкротство политической экономии буржуазии. Но это банкротство выражено в двух полярно-противоположных формах. А именно, в то время, как у первого направления банкротство буржуазной абстрактной теории выразилось в отрицательной позиции по отношению ко всякой подобной теории вообще , второе направление, наоборот, сделало попытку построения именно такой теории, но привело лишь к целому ряду необычайно искусно продуманных «кажущихся объяснений», которые терпят крах прежде всего как раз в тех вопросах, где оказалась наиболее сильной теория Маркса, а именно, в вопросах динамики современного капиталистического общества. Экономисты классической школы стремились, как известно, найти формулировку наиболее общих, т. е. «абстрактных» законов экономической жизни, и такой выдающийся её представитель, как Рикардо, дал удивительные образцы абстрактно-дедуктивного исследования. Наоборот, «историческая школа» возникла, как реакция против «космополитизма» и «перпетуализма» (Книс) классиков[4]. Это различие имело свои глубокие социально-экономические корни. Теория классиков, с её проповедью свободной торговли, была, несмотря на свой «космополитизм», весьма «национальной»: это был необходимый теоретический продукт английской промышленности. Англия, в силу целого ряда обстоятельств получившая исключительное господство на мировом рынке, не боялась ничьей конкуренции, не нуждалась ни в каких «искусственных», т. е. законодательных мероприятиях для победы над остальными соперниками; английской промышленности незачем было поэтому взывать к «истинно-английским» условиям развития, чтобы ими оправдывать какие-либо таможенные рогатки; теоретикам английской буржуазии не приходилось поэтому концентрировать внимания на специфических особенностях английского капитализма: несмотря на то, что они были выразителями интересов английского капитала, они говорили о законах хозяйственной жизни вообще . Совершенно другую картину представляло из себя экономическое развитие на континенте Европы и Америки[5]. По сравнению с Англией, Германия, колыбель «исторической школы», была отсталой, в значительной степени аграрной страной; поднимающаяся германская промышленность страдала самым чувствительным образом от конкуренции Англии; в особенности терпела от неё тяжёлая индустрия Германии. Таким образом, если английская буржуазия не нуждалась в подчёркивании национальных особенностей, немецкая буржуазия должна была обратить на них сугубое внимание, чтобы на «своеобразии», «самобытности» etc. немецкого развития теоретически обосновать мудрую политику «воспитательных» пошлин. Теоретический интерес сосредоточивался, именно, на выяснении исторически конкретного и национально ограниченного; в теории шёл подбор и выдвигание на первый план именно этих сторон экономической жизни. С социологической точки зрения историческая школа и явилась идеологическим выражением роста немецкой буржуазии, боявшейся английской конкуренции, требовавшей защиты национальной промышленности и потому усиленно подчёркивавшей «национальные» и «исторические» особенности Германии, а затем — обобщая — и других стран. Социально-генетически и классики и историческая школа «национальны», ибо и то и другое направления суть продукты исторически и территориально ограниченного развития; с логической точки зрения классики — «космополитичны», «историки» — «национальны». Таким образом, колыбелью исторической школы явился германский протекционизм. В своём дальнейшем развитии историческая школа выдвинула целый ряд оттенков, при чем её наиболее важное направление с Густавом Шмоллером во главе (так называемая «jüngere historische» или «historisch-ethische Schule») приняли консервативно-аграрную окраску. Идеализация промежуточных производственных форм, особенно «патриархальных» отношений между аграриями и сельскохозяйственными рабочими, боязнь «язвы пролетариата» и «красной опасности» с головою выдают этих «объективных» профессоров и показывают социальные корни их «чистой науки»[6]. Из подобной социологической характеристики вытекает и соответствующая логическая характеристика исторической школы. С логической стороны «историки» характеризуются, прежде всего, своей отрицательной позицией по отношению к абстрактной теории. Основным настроением их стало глубокое отвращение к таким исследованиям; даже самая возможность последних подвергалась сомнению, а иногда и прямо отрицалась; слово «абстрактный» приобрело у учёных этого типа значение «бессмысленного»; некоторые стали скептически относиться к наиболее важному понятию всякой науки — понятию «закона», в лучшем случае принимая лишь так называемые «эмпирические законы», открываемые историко-экономическим и статистическим исследованием [7]. На сцену выступил, таким образом, узкий эмпиризм, боящийся широких обобщений; крайние представители школы провозгласили своим лозунгом накопление конкретного исторического материала, а обобщающую теоретическую работу предлагали отложить на неопределённое будущее. Вот как характеризует «младшее поколение» исторической школы его признанный глава Г. Шмоллер: «Отличие молодой исторической школы от него (т. е. от Рошера. Н. Б. ) состоит в том, что она стремится к менее поспешным обобщениям, что она чувствует более сильную потребность перейти от собирания общеисторических данных к специальному исследованию отдельных эпох, народов и хозяйственных явлений. Она требует, прежде всего, историко-экономических монографий, она с большой охотой выясняет раньше всего развитие отдельных хозяйственных учреждений чем развитие всего народного хозяйства. Она примыкает к строгому методу историко-правового исследования, стремится, однако, дополнить книжное знание при помощи путешествий и собственных вопросов, а также привлечь данные философского и психологического исследования»[8].Читать дальше