Мэри Роуч - Обратная сторона космонавтики

По словам Лавейкина, ограничения на «Мире» в 1987 году оказались куда серьезнее, нежели он ожидал: «Это тяжелая, грязная работа. Всегда очень шумно и жарко». Его тошнило больше недели, а таблеток, чтобы помочь ему, не было. Лавейкин вспоминает, как уже через пару дней после начала полета, не выдержав, сказал своему командиру: «И мы должны оставаться здесь целых полгода?» На что Романенко ответил: «Саша, люди в тюрьмах по десять лет сидят».

Подводя итог, можно сказать, что космос — это депрессивная, равнодушная ко всему обстановка, а ты в ней как в ловушке. И если находишься в этой ловушке достаточно долго, фрустрация превращается в гнев, а гнев ищет выхода и жертвы. У астронавта выбор небольшой — другие члены экипажа, сотрудники центра управления полетом или же он сам. Ты стараешься не изливать свой гнев на коллег, чтобы не усугублять ситуацию. Ты даже не можешь просто хлопнуть дверью или умчаться на машине куда подальше. Тебя затягивает все сильнее и сильнее. «Кроме того, — поясняет Джим Ловелл, который провел две недели бок о бок с Фрэнком Борманом на „Джемини-7“, — ты понимаешь, что все очень серьезно, и ты зависишь от других членов команды, их жизней, так что стараешься не восстанавливать других против себя».

Лавейкин и Романенко полагают, что разногласий им удалось избежать главным образом благодаря разнице в возрасте и звании. «Юрий был старше и имел уже кое-какой опыт в полетах, — говорит Лавейкин. — Так что он был безусловным лидером с психологической точки зрения, а я следовал за ним, и меня это устраивало. Вот поэтому наш полет проходил достаточно спокойно».

В это сложно поверить, и я спрашиваю: «Неужели вы ни разу не выходили из себя?»

«Конечно, бывало, — отвечает Романенко. — Но виноваты в этом в основном были сотрудники центра управления полетом». Романенко выбирает вариант номер два. Срывать свою злость на сотрудниках центра управления полетом — старая традиция астронавтов, известная в психологии как «переключение». По утверждению космического психиатра Ника Кейноса (Калифорнийский университет, Сан-Франциско), примерно на шестой неделе полета астронавт начинает отдаляться от своих товарищей по команде, искать «свое» место и переключать свой гнев с непосредственных коллег на сотрудников центра управления.

Джим Ловелл, по всей видимости, выбрал своей жертвой диетолога: «Замечание доктору Ченсу, — записано в центре управления. — Кажется, будто я попал в снежную бурю, и у меня нет ничего, кроме крошек от сэндвича с говядиной. И это за 300 долларов! Думаю, можно было придумать что-нибудь получше». А через семь часов следующая запись: «Еще одно сообщение доктору Ченсу: цыпленок с овощами, серийный номер FC680, отверстие почти совсем запечатано. Выдавить невозможно… Продолжая предыдущее обращение к доктору Ченсу: только что удалось распечатать тюбик; теперь осталось только отмыть иллюминатор от цыпленка и овощей».

А ведь Ловелл провел в космосе только две недели. Интересно, есть ли какая-нибудь связь между размером помещения и силой раздражения. Кейнас говорит, что не припоминает каких-либо исследований по этому вопросу, но в целом может подтвердить, что такая связь существует.

Пожалуй, именно «переключением» можно объяснить тот факт, что Джудит Лапьер больше злилась на ИМБП и Канадское космическое агентство, нежели на русского командира, чьи действия и привели к межкультурному столкновению и естественной ситуации «мальчик-девочка». Хотя не исключено, что сотрудники ИМБП действительно вели себя не лучшим образом.

Романенко все еще не может спокойно вспоминать то время: «Люди, готовящие для нас задания, понятия не имеют, что такое жизнь на борту. Тебе говорят бежать к пульту управления, а потом кто-то приказывает переключиться на что-то другое. Но они не понимают там, что я не могу быть в двух местах одновременно». (Именно поэтому космические агентства стараются использовать настоящих астронавтов в качестве «переговорщиков».) В истории советских космических станций Роберта Зиммермана написано, что под конец полета (уже после того как Лавейкин покинул станцию) «Романенко становился настолько вспыльчив в разговорах с центром управления, что переговоры с Землей всегда вел какой-нибудь другой член экипажа».

Александр Лавейкин выбрал вариант номер три — обратил весь гнев на самого себя. И в результате — депрессия. Позднее, после ухода Романенко, Лавейкин признался, что были моменты, когда он даже подумывал о самоубийстве: «Хотел повеситься. Но ведь это в невесомости невозможно».