Мартти Ларни - Современная финская новелла

Может быть, ей не спалось.

Когда мы на машине двоюродного брата — фургон с надписью «Хлеб», — набитой до отказа нехитрым скарбом, торжественно въехали во двор блочного дома, чарующие звуки одухотворенной фортепианной пьесы Бетховена ласково коснулись нашего слуха.

— Фюр Элизе, — с видом знатока произнес мой родич-водитель, он же магистр музыковедения. Мы довольно кивнули.

Из всех окон первого этажа глядели любопытные жильцы. И пока мы перетаскивали скромные пожитки наверх и прибивали полку к бетонной стене, я так и растворялся в волнах упоительных звуков, доносящихся, по-видимому, из соседней квартиры. Пианист был робок и тревожен, приносил себя в жертву и сомневался, на секунду он как бы замер для того лишь, чтобы вслед за тем пролить слезу, а в финальных аккордах, чувствовалось, и вовсе погрузился в сферу гениальности композитора. «Вот истинно творческая душа, — умилился я. — Такие теперь редко встречаются среди нас, художников».

Целую неделю мы наслаждались неумолкающим соседством «Элизе». Несмотря на всю многогранность таланта сочинителя, пьеса эта стала мне до дрожи знакомой, и сама собой явилась коварная мысль: как освежающе подействовала бы сейчас немедленная смена партитуры, — точно бальзам на раны, точно обновление крови. И я попытался как можно деликатнее передать свое пожелание нашему пианисту, чтобы — боже упаси! — не ранить его чуткую душу.

Далеко за полночь, когда в доме стихло все, за исключением фортепианной музыки, я громко пропел «Переверните пластинку, маэстро», одну из последних вещиц любительского ансамбля «Рампсетти». Сверху и снизу тотчас застучали. И после двухминутного шума сошедшая было с котурнов «Элизе» зазвучала еще бодрее и громче. Исполнитель давил на педали с той неистовой силой, с какой зимняя депрессия гнетет финскую душу. И тут я почувствовал, что начинаю тихо ненавидеть музицирование вообще, как музыкальный критик Хейкинхеймо.

Мы решили преподнести упрямому пианисту ноты из журнала «Детский уголок». Но кому? Весь ужас заключался в том, что никто ни разу не видел его и не знал, в какой квартире он живет. Я стал подкарауливать в подъезде, прослушивать трубы и вентиляционные отдушины. Все в пустую! Невозможно было выяснить, кто этот псих, целыми неделями бренчавший одно и то же.

У меня появилось новое хобби, по воскресеньям я часами торчал в подъезде, сверля входящих таким пронзительно-гневным взглядом, что к управдому потекли жалобы. Тогда я попробовал изучать теорию вероятностей и наконец, отчаявшись, взял в библиотеке «Истоки массового психоза». Но наша шумоклетка, прилично именуемая блочным домом, продолжала резонировать и повторять «Элизе» в своих отсеках, точно многострадальная голова пьяненького поэта, прокручивающая одну и ту же строку.

История эта вывела меня из равновесия. Я слегка тронулся, у меня начал дергаться левый глаз, и временами в трамвае я замечал, что барабаню по пуговицам куртки, будто по клавишам пианино. Ночи напролет я, естественно, бодрствовал под гениальную музыку, а днем на работе, как ненормальный, насвистывал «Элизе», пока наконец сослуживцы не отправили меня во внеочередной отпуск, призвав на помощь «Бюро жалоб».

Я перестал общаться с людьми. А как аукнется, так оно и откликнется. И остался в полном одиночестве. Дома. Под аккомпанемент «Элизе». Все же я предпринял последнюю спасительную попытку — заткнул уши пластилином, но музыка, словно чума, перехлестывает все заслоны, да простит мне читатель это сравнение! И вдруг однажды, после полудня, она вдруг неожиданно прекратилась. Я решил, что тишина — новый симптом моего заболевания, и в панике бросился на улицу. Там было нехорошо: из нашего подъезда выволокли большущий тюк, обернутый простыней, и запихнули в кузов «скорой». Причем «тюк» этот нервно насвистывал «Элизе».

Сказать по правде, дамы и господа, с того дня жизнь моя вдруг стала бессмысленной и пустой, точно лопнувшая шотландская волынка.

Я снова расковырял ухо штопором, чтобы попасть на прием к врачу. На сей раз врач-психолог посоветовал мне активно работать над выявлением собственной индивидуальности. Только музыка может меня спасти, решил я и отправил в детскую музыкальную школу обветшавший с годами университетский диплом. И меня приняли! Сначала, правда, в качестве вольнослушателя. Но я дозубрился до того, что мне разрешили сдавать вступительные экзамены в консерваторию, на которых я исполнил «Кошачью польку» в своей импровизации. Переиграв все этюды и упражнения из начального альбома «Ааронит» и достигнув прошлой осенью артистической зрелости, я наконец приступил к заветному сочинению Бетховена.