Джованни Верга - Война святых

Посланец епископа, чтобы смягчить души прихожан, как пригвожденный с утра до вечера сидел в исповедальне, точь-в-точь сова, и женщины, все до единой, желали исповедоваться у него. Он же мог отпустить любые грехи, как сам монсиньор епископ.

— Падре! — шептала ему Саридда, уткнувшись носом в решетку исповедальни. — Кум Нино каждое воскресенье в церкви вынуждает меня на дурные мысли.

— Каким образом, дочь моя?

— Мы были обручены с ним, пока в селе не началось все это. А теперь, когда свадьба расстроилась, он становится возле главного алтаря и глазеет на меня и, пока идет служба, хихикает со своими дружками на мой счет.

А когда посланец монсиньора попытался тронуть сердце кума Нино, тот отвечал:

— Это она воротит нос от меня, когда встречает где-нибудь, будто я прокаженный какой!

Сам же он, когда нья [9] Нья — от испанского «донья», обращение к простолюдинкам в Сицилии. Саридда проходила в воскресенье по площади, делал вид, будто с головой ушел в беседу с сержантом или с какой-нибудь другой важной персоной, и вовсе не замечал ее. А Саридда притворялась, что очень занята склеиванием цветных бумажных фонариков, и демонстративно вывешивала их на подоконнике прямо перед носом Нино.

Как-то раз они оказались вместе в одном доме на крестинах и даже не поздоровались, будто и знать не знали друг друга, а Саридда к тому же принялась вовсю кокетничать с крестным отцом новорожденной.

— Подумаешь, отец крестный! — ехидничал Нино. — Крестят-то девочку! А когда рождается девочка, известное дело, даже стропила на крыше прогибаются.

И Саридда, будто бы обращаясь к матери малютки, тараторила:

— Нет худа без добра. Иной раз кажется, что потерял сокровище, а на деле так надо еще бога и святого Паскуале благодарить, что избавился от беды: человека только тогда узнаешь до конца, когда с ним пуд соли съешь!

— Да, уж что и говорить: пришла беда — отворяй ворота! Только стоит ли портить кровь себе из-за ерунды? Умер папа, другой придет — свято место пусто не бывает!

На площади муниципальный глашатай забил в большой барабан.

— Синдик говорит, что праздник будет, — зашептали в толпе.

— Судиться буду до скончания веков! Нищим стану, в одной рубашке пойду, как святой Иов, но пять лир штрафа ни за что не заплачу! До самой смерти!

— Черт побери! Не до праздника тут, если в этом году мы все передохнем с голодухи! — крикнул Нино.

С самого марта не было ни капли дождя, и пожелтевшие посевы, потрескивая, как фитиль, умирали от жажды. Но Бруно-каретник уверял, что стоит только устроить процессию и вынести святого Паскуале, непременно, как бывало не раз, пойдет дождь. Только какое ему было дело до дождя — ему, каретнику, да и всем дубильщикам. Ну что ж, потаскали туда-сюда святого Паскуале и при восходе солнца, и на закате и на пригорке его выставляли, чтобы благословил поля в один из тех удушливых летних дней, когда небо сплошь закрыто тучами, а крестьяне рвут на себе волосы от отчаяния, глядя на выжженные поля и на колосья, что стелются по земле, словно умирают.

— Распроклятый святой! — орал Нино и плевался во все стороны, носясь как помешанный по полю. — Вы же погубили меня! Вы — грабитель, а не святой Паскуале! Только серп и оставили, чтобы я мог перерезать себе горло!

Весь верхний квартал охватило отчаяние: год казался нескончаемым оттого, что голод начался уже в июне, и женщины, нечесаные, с остановившимся взглядом, стояли у своих дверей, не зная, что предпринять. Донья Саридда, узнав, что на площади продают мула кума Нино в уплату за аренду земли, на которой ничего не уродилось, сразу же смягчилась, от ее злости и следа не осталось, и она немедля послала своего брата Тури на выручку, отдав ему те немногие сбережения, что были отложены на черный день.

Нино стоял на краю площади, засунув руки в карманы, и рассеянно смотрел в сторону, пока продавали его мула, украшенного лентами, с новой уздечкой.

— Не надо мне ничего, — мрачно сказал он. — Руки у меня еще, благодарение богу, остались! Хорош, нечего сказать, твой святой Паскуале!

Тури отошел, чтобы опять не поссориться, немного подождал и отправился домой.

После того как святого Паскуале носили туда-сюда, а проку все равно не было никакого, люди потеряли всякую надежду. Хуже всего, что даже многие прихожане церкви святого Рокко поддались соблазну пойти с этой процессией, толкались, как ослы, с терновыми венками на голове, и все ради своих посевов. Зато потом они последними словами крыли святого Паскуале, да так решительно, что посланцу монсиньора ничего не оставалось, как тихонько, без оркестра, как и явился, пешком уйти восвояси.