Дмитрий Филиппов - Два эссе о христианстве и культуре

Я не знаю, существуют ли такие совершенные люди, которые всегда верно находят точку равновесия, люди, умеющие себя вести и всегда выбирающие правильный ответ. Идеальный носитель христианских взглядов представляется мне человеком ужасным и, к счастью, несуществующим. Реальность показывает, что даже самые умные и духовно чуткие люди впадают в крайности и настаивают на неправильных ответах. В истории русского christendom есть много таких случаев – когда из всех доступных путей человек выбирает наиболее экстремальный.

***

Нуминозный трепет вызывает история Гоголя. Отдаленное внешнее сходство с Эдгаром По подсказывает сравнение (наверное, немного вульгарное): Эдгар По боялся, что его опустят в могилу живым, а Гоголь «закопал» себя сам.

Гоголь – один из отцов-основателей русской словесности, в его истории есть нечто типическое, образцовое.

Священник Матфей Константиновский, в чей авторитет великий писатель поверил, повинуясь нередко встречающейся у интеллигенции слепой симпатии к простоте и грубости, приказывает ему отречься от культуры как от смертельного искушения: «Отрекись от Пушкина, он был грешник и язычник!» Проповедовал, судя по всему, отец Матфей с жестокой прямолинейностью, рубил с плеча. Если митрополит Филарет Дроздов в ответ на пушкинское «Дар напрасный, дар случайный» безыскусно меняет полярность – «Не напрасно, не случайно», то отец Матфей не делает даже этого. Он нагоняет жути, страшит и запрещает. Гоголю внушается мысль о том, что культура уводит от истины и спасения. Кажется, что в отце Матфее воплотился тот зловещий тип церковника, которым любят запугивать атеисты – Великий инквизитор, воспитавший в себе вкус к человеческой боли, духовный садист. По крайней мере, такой образ сохранился в истории – черный фанатик, Мефистофель, как назвал его Розанов, в издевательском тоне гениально описавший самую суть сюжета «Гоголь и отец Матфей»:

«„Все ничто в сравнении с вечностью и с соленым огурцом“, – шутят гимназисты; но о. Матвей без всякой шутки уверял Гоголя, что „все ничто в сравнении с мудростью консисторских решений и с икотой матушки его, попадьи Смарагды“, или как ее там звали. И „Мертвые души“ и „Ревизор“, и „Медный всадник“ и „Цыгане“ – только „грех“. Можно думать, что „Выбранные места из переписки с друзьями“ были опубликованы Гоголем в угоду этому своему наставнику-духовнику. Но, как это часто бывает с самонадеянными семинаристами, о. Матвей не одобрил и самой покорности своей воле, выразившейся все-таки через литературные формы, недоступные и чуждые протоиерею, буквально не читавшему ничего, кроме консисторских указов (консистории изъявляют свою волю „указами“), и не слыхавшему ничего, кроме икоты своей матушки. Он очевидно выбранил Гоголя и за „Переписку“, найдя и в ней если не „соблазн“ и „грех“, чего решительно там нельзя было отыскать и чего не было, то все-таки найдя вредным тот шум и пересуды, вообще литературное и общественное волнение, какое возбудила „Переписка“». (В. Розанов «Русский Нил»)

Розанов, как шут у трона Божьего, свободно говорит то, что идет в разрез и с догматами, и с канонами, и с обычным благочестием. Часто попадает в самое яблочко. Так и здесь – если Гоголя можно идентифицировать с культурой, то на таких как отец Матфей (реальный или мнимый персонаж литературоведческой мифологии) надо смотреть как на одну из возможных модальностей исторического христианства. Консисторские указы – единственное знание о Боге, а икота попадьи – единственное знание о жизни. Ни жизненного опыта, ни интеллектуальной подготовки. Гоголю, омраченному собственным радикализмом, «повезло» встретиться именно с таким священником.

Результат известен. Уничтожение второго тома «Мертвых душ» и уничтожение собственного физического тела посредством отказа от еды. Гоголь, которого некоторые называют самым церковным русским классиком, становится мучеником от культуры, жертвой антикультурного фундаментализма.

***

Первый вариант решения проблемы «Христос и культура», по Нибуру, звучит именно так: или-или. Или Христос, или культура. Культура, сиречь мирское, – это Велиар и ничего общего с ним у последователя Христа быть не может. «Не любите мира, ни того, что в мире».

Хороший пример, приведенный Нибуром, – Тертуллиан (второй пример – Лев Толстой, но о нем отдельный разговор). Нибур называет его «строжайшим пуританином»:

«По его мнению, верующий пребывает в конфликте не с природой, но с культурой, потому что главным образом в культуре находит себе пристанище грех. Тертуллиан очень близок к убеждению, что первородный грех передается обществом, и когда бы не порочные привычки, окружающие ребенка с момента рождения и не неестественное его воспитание, душа его оставалась бы благой».