Алексей Бодров: Богословские досуги

Ты мне душу не трави,
что я правлю на крови
Выражаясь по-халдейски,
такова уж сэ ля ви.

Был бы я хорош весьма,
да мешает жизнь сама.
Стану слишком милосердным –
скажут: царь сошел с ума.

Государю не прожить,
если царство не дрожит.
Что ж, мне есть одну лишь травку
и с козявками дружить?

Вижу я, как наяву:
будь хоть равен божеству –
и с ума сойти придется,
и жевать одну траву.

Как же быть?

Простись со злом,
идолов отправь на слом.
Кто не хочет кушать травку,
тот не должен быть козлом!

Вот пассаж! Ваятель наш
снова впал в культурный раж
и очередным твореньем
портит городской пейзаж.

Царь созвал всех важных лиц
из провинций и столиц,
и теперь пред этим кичем
нам придется падать ниц.

Глянь: фигура – явный брак,
даже ноги враскоряк.
А изволь пред ним валиться
кверху задом, словно рак!

И откуда ты, халдей,
набрался таких идей?
Прям как будто не язычник,
а завзятый иудей.

Царь прикажет – кич не кич,
падай в ноги и не хнычь.
Позабыл, в каком мы царстве?
Тут тебе не Брайтон-бич.

Скажешь «нет» – один ответ:
кинут в печку, и привет.
Не зальешь огня снобизмом,
тоже мне, искусствовед!

Ездил, девки, я на Крит –
что за идол там стоит!
Наш пред ним
как пень дубовый,
хоть и золотом горит.

Дуй в рожок, пока трубит,
да молчи про остров Крит!
Наш ваятель там прилюдно
за свои творенья бит.

Царь воздвиг нам идол сей
в строгом стиле, без затей,
скромненькую статуэтку
ростом в шестьдесят локтей.

Ради славы и добра
Вавилонского двора
прокричим пред сим твореньем
троекратное «ура»!

Что же ты стоишь, Шадрах?
Видишь – все падут во прах.
Позабыл, еврейский умник,
с чем едят священный страх?

Отвяжись, Роден Огюст!
Лучше я в терновый куст
рухну мордой, чем под этот
двадцатиметровый бюст.

Что же ты молчишь, Мешах,
и застыл, как вечный шах?
Остальные от восторга
просто ходят на ушах.

Тут под твой бессмертный труд
на халяву пьют да жрут.
Больше делай презентаций –
вдвое громче заорут.

Не кривись, Авед-Него!
Что же, больше ничего
и ваять теперь негоже,
кроме Бога твоего?

Бог наш тем и знаменит,
что Его никто не зрит,
и Ему твоей моделью
оказаться не грозит.

Что вы скажете? Еврей
оказался нас храбрей!
Я хоть не расист, но все же
обгонять меня не смей.

Что ж, вопить средь бела дня –
царский идол, мол, фигня?
Не завистник я, но все же
гложет зависть и меня.

Если ты у нас в чести,
так умей себя вести!
Не доносчик я, но все же
так и тянет донести.

Государь! Сколь сердцу мил
о этот золотой кумир,
и не зря под звуки лиры
перед ним склонился мир.
Не хотят одни жиды
признавать твои труды.
Вон молчат Шадрах с Мешахом,
как набрали в рот воды.

Их дружок Авед-Него –
полюбуйся на него! –
тоже длинный нос воротит
от творений ближнего.
Погляди, как нас срамит
всякий мерзостный семит,
не считаясь с царской волей,
нам предерзостно хамит!

Если каждый умник-жид
будет жить, как сам решит,
нашей нации великой
угрожает геноцид!

Как же быть? Куды нам бечь?
Царь, защиту обеспечь
подданным твоим!.. А, кстати,
что ты говорил про печь?

Слышь, ребята! Ропщет знать.
Хватит дурака валять.
Зря я, что ли, вас поставил
Вавилоном управлять?