Джон Бартон - История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре [litres]

Аллегорическое толкование первых строк Книги Иова (Иов 1:1–5) начинается с христологической отсылки… Имя «Иов» означает «страдающий», а «Уц» – «советник». Так, имя Иова указывает на Христа, который страдает и живет в земле Уц, когда правит в сердцах верующих, чтобы вести их и подавать советы. Число детей Иова (семь детей и три дочери) дает повод для самых разных предположений. Семь – число совершенства, и явлено это в том, что Бог почил на седьмой день и что седьмым днем была суббота. Далее, семерка представляла апостолов, поскольку составлена из тройки и четверки, которые в перемножении своем дают двенадцать. Тройка и четверка также означают, что Троица проповедуется по всем четырем сторонам света. Трех дочерей возможно связать с тремя святыми в Книге пророка Иезекииля (Иез 14:14) – это Ной, Даниил и Иов. Эти трое мужчин представляют собой, соответственно, священников (Ной вел ковчег, как священники – Церковь), целибат (Даниил воздерживался от роскоши Вавилона) и вступивших в верный брак [16].

На взгляд современного читателя, такое толкование кажется совершенно бессмысленным: так на основе библейского текста можно доказать что угодно. О подобных христианских трактовках мы можем сказать то же самое, что сказал об истолковании Еврейской Библии в свитках Мертвого моря Джеффри Уильям Хьюго Лампе: они «…полагаются на веру в то, что Священное Писание – это ассортимент пророчеств, смысл которых раскрывается тем, кто достаточно проницателен, чтобы их расшифровать и применить к современному миру… Мастерство толкователя аллегорий приходит как своего рода вдохновение» [17]. Автор держит в своем представлении ряд доктрин или идей, которые намерен прояснить, и подходит к тексту то так, то эдак, пока не добьется того, чего желает. Должно быть, здесь все мыслится с таким подтекстом: Бог поместил в текст различные особенности, скажем, те же числа, для которых нет очевидной причины, и присутствуют они ради того, чтобы фрагмент был истолкован именно аллегорически. А с этим неотрывно связана идея, согласно которой в библейских текстах нет ничего тривиального: если нам говорят, что у Иова было семь сыновей, это не может быть просто случайным историческим фактом (а равно так же и частью «жизненного правдоподобия» библейского рассказа, как мог бы подумать современный читатель); в этом скрыт более глубокий смысл. (Сравните с этим раввинскую интерпретацию, проблема которой рассмотрена в главе 14.)

В центре внимания средневековой экзегезы такого рода находятся по большей части ветхозаветные тексты; впрочем, иногда аллегорически трактовали и Новый Завет. Например, притчи Иисуса часто воспринимались не только метафорически, в своем очевидном смысле – как истории с моралью, – но и как зашифрованные отсылки к жизни Иисуса или к особенностям Священного Писания. Мы видели это в эпоху патристики и даже во времена Оригена и Августина, когда притча о добром самаритянине толковалась аллегорически и тем превращалась в весть о Церкви и таинствах [18]. Конечно же, в Новом Завете есть части, которые и по своей естественной глубине сравнимы с аллегорией, особенно Евангелие от Иоанна, в котором мало что поистине является тем, чем кажется на первый взгляд. Можно вернуться к нашему примеру, приведенному в главе 8: когда Иуда выходит из комнаты, где трапезничали Иисус и ученики, автор добавляет: «…а была ночь» (Ин 13:30). Мало кто из читателей воспринял бы это просто как полезное указание на время суток – столь ясно эта строка рисует образ тьмы, окутавшей мир в тот миг, когда Иисуса уже готовились предать. Средневековые авторы знали о таких пассажах, глубинный смысл которых был очевиден любому восприимчивому читателю, но подходили к ним намного шире и приписывали аллегорические смыслы намного большему числу текстов.

Иногда христианские авторы следовали за самим Новым Заветом (и так же поступали кумранские насельники, хотя, возможно, они этого и не осознавали), толкуя Священное Писание так, как если бы оно относилось к их собственной эпохе – скажем, когда находили в Библии указания на крестовые походы и утверждали, что строки из пророчества Исаии «перевезти сынов твоих издалека» (Ис 60:9) предвещали победу франков над сарацинами [19]. Но это была особая форма интерпретации, приспособленная к определенным условиям, и в большей части средневековой экзегезы, дошедшей до нас, она вовсе не была распространенной, а церковные власти часто относились к ней с подозрением, поскольку ее можно было увязать с идеей, согласно которой Библия давала право на бунт или революцию. И потому с таким же подозрением воспринимались эсхатологические интерпретации почитаемого богослова и монаха Иоахима Флорского (1135–1202), выводившего из Священного Писания целую историческую схему, в которой близилось наступление конца времен, знаменующее начало новой эры, в которой в Церкви уже не будет необходимости [20].