Григорий Дьяченко - Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Наконец судно было готово. Поехали. Ехали сперва по Оке до Мурома, а от Мурома до Нижнего и с Нижнего стали спускаться вниз по Волге, но ниже Казани свернули на приток Волги Каму да по Каме больше двух недель до города Соликамска, где наконец пересели на подводы.

Но не лучше был и сухой путь. Целых триста верст пришлось ехать Уральскими горами, на границе России с Сибирью, верст пять в гору да с горы столько же. А дорога – каменистая, узкая, едва можно пробираться на повозках в одну лошадь. По обеим сторонам пропасти и обрывы, поросшие лесом. Тягость пути увеличивалась еще тем, что Долгоруким почти не давали отдыха, спеша доставить их скорее до места. Это была не какая-нибудь нынешняя шоссейная большая дорога, а проселок, по которому вместо станций верст через сорок были поставлены небольшие домики для пристанища проезжих и корма лошадей, с такими низенькими дверями, что входить туда нужно было нагнувшись. В этот переезд натерпелись все немало горя и болезней. Но он был еще ничто в сравнении с дальнейшим переездом водой в Березов. Ссыльным дали самое дрянное, старое судно, определенное на дрова. Даже офицер, провожавший их до сих пор и теперь передавший их другому, плакал, расставаясь с несчастными, и говорил: «Теперь-то натерпитесь вы всякого горя». И на этом-то судне плыли они под конвоем из двадцати четырех солдат еще целый месяц, пока не привезли их к городу.

Березов – маленький городок в Тобольской губернии за четыре тысячи верст от Петербурга. Он стоит на островке, образуемом рекой Сосной. Глухое и дикое это место. Жители едят там сырую рыбу, ездят на собаках и носят вместо одежды оленьи шкуры. Как сдерут с животного, так и наденут, продевая руки, вместо рукавов, в шкуру с передних ног. Избы там в то время строились из кедрового дерева с ледяными пластинками в окнах вместо стекол. Страшные бывают там зимы, месяцев по десяти, по восьми, и ничего не произрастает там: ни хлеба, ни даже капусты. Вокруг глухие леса да болота, а хлеб привозят за тысячу верст. В этом-то городе, который тогда был еще маленьким селением, лет за шесть до прибытия туда Долгоруких построили острог для ссыльных. Тут поместились Долгорукие, в большом, низеньком деревянном доме с небольшим прудом, в котором плавали гуси, утки и лебеди. Только эти птицы и развлекали несчастных в их одиночестве. Ели ссыльные деревянными ложками, пили из оловянных стаканов. Кормили их таким хлебом, что часто зубы не брали; держали в таком холоде, что щи мерзли, пока их ели; мало того, пищу приносили даже не каждый день, а на несколько дней зараз. Никуда, кроме церкви, не выпускали, да и то под караулом. Так потянулись день за днем, но твердо переносила всё Наталья Борисовна: и холод, и грубое обращение солдат, и домашние неприятности, еще больше увеличившиеся со скорой, по приезде туда, смертью свекра и свекрови. Переносила она всё твердо и безропотно для того, кого так много любила, стараясь ласками и заботами хоть сколько-нибудь утешить опустившуюся голову мужа. С ним вместе читала Евангелие, вместе молилась и плакала. Так прожила она в остроге уже около восьми лет. Но на восьмой год случилась новая беда. Один мелкий чиновник вместе с младшим братом Натальи Борисовны, двенадцатилетним мальчиком, подученным бывшей государевой невестой, донес, будто Иван Алексеевич говорил дерзкие речи против Государыни.

Князя Ивана заключили в холодный амбар и, разлучив с женой, запретили с ней видеться. Но Наталья Борисовна выпросила позволение видеть мужа по минуте в сутки через крошечное окно и через него целых три месяца передавала ему пищу, и то не сама, а через часового. «Отняли от меня, – рассказывала она сама, – жизнь мою, моего доброго отца и мужа, с кем хотела и век окончить, кому в тюрьме была единственным товарищем. Эта черная изба, в которой я с ним жила, казалась мне веселее царских палат…»

Узнал потом обманутый мальчик, что из-за него тяжко достается молодым Долгоруким, которых он любил, и с горя лишил себя жизни.

Но и последнего утешения – хоть на минуту в день видеть мужа – вскоре лишилась Долгорукая. Четвертого августа 1738 года князя Ивана увезли в Новгород, даже не дав проститься с женой, и там казнили… Она долго не знала, что его уже нет в живых, а когда сказали ей, что увезли, и она стала рыдать и молить, чтоб ее отпустили за ним, ее втолкнули в острог, заперли и приставили к двери часового с ружьем.

После смерти мужа она осталась в Березове одна-одинешенька с двумя сыновьями, потому что родных ее разослали по разным местам. И жила там в страшной нужде еще год и десять месяцев. Наконец в 1740 году ее, истомленную, в рубище, привезли в Москву с обоими детьми, из которых старшему было уже восемь лет, но она не застала уже в живых императрицу Анну.