Джорджо Агамбен - Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни

2.5. Другой способ постановки проблемы обязательности правила касается не отношения между правилом и предписанием, но самой природы правила, которая может быть ad culpam 77 77 Ко греху ( лат .). , что означает, что его нарушение ведет к смертному греху, либо только ad poenam 78 78 К наказанию ( лат .). , то есть нарушение влечет за собой наказание, но не смертный грех. Именно в этом контексте проблема принимает свою техническую форму вопроса о юридическом (если точнее: законном) или не юридическом характере правил.

Первым, кто тематически сформулировал проблему существования только карающих законов, был Генрих Гентский. В канонической форме quaestio он спрашивал, «могут ли карающие предписания быть нарушенными без совершения греха, лишь бы было отбыто наказание, установленное за их нарушение» ( ibid ., p. 247). В качестве примера приводится одно из монашеских правил, запрещающее разговоры после повечерия. Есть два способа сформулировать запрет: либо сначала вводится законный запрет ( nullus loquatur post Completorium 79 79 Никто не должен разговаривать после повечерия ( лат .). ), а потом добавляется наказывающая санкция как его следствие ( si aliquis post Completorium loquatur, dicat septem Psalmos poenitentiales 80 80 Если кто после повечерия заговорит, то произносит в наказание семь псалмов ( лат .). ); либо соблюдение и наказание формулируются вместе ( quicumque loquatur post Completorium dicet septem Psalmos poenitentiales 81 81 Всякий, кто заговорит после повечерия, произносит в наказание семь псалмов ( лат .). ). Лишь во втором случае – и только если мы уверены, что в намерения законодателя не входило полностью исключить любую возможность нарушения, но лишь сделать так, чтобы нарушение не происходило без серьезных причин, – и можно говорить о нарушении без прегрешения, а значит, о только карающем законе.

Примечательно, что лишь начиная с XVI в., в поздней схоластике, проблема, едва затронутая Генрихом Гентским, трансформируется в проблему законной природы религиозных правил. Тогда произойдет разделение на два лагеря: одни, как Пётр Арагонский, будут утверждать, что, поскольку закон должен обязывать как ad culpam , так и ad poenam , религиозные правила не являются подлинными законами, но, скорее, предостережениями или советами ( proprie loquendo non sunt leges, sed potius quaedam decreta hominum prudentum, habentia vim magis consilii quam legis 82 82 Они не являются законами собственно говоря, но, скорее, постановлениями рассудительных людей, больше имеющими силу совета, нежели закона ( лат .). ), а другие вместе с Суаресом будут утверждать, что, поскольку законы тоже могут обязывать к одному лишь наказанию, правила являются не советами, но самыми настоящими законами ( item quia sunt actus iurisdictionis et superioris imponenti necessitatem aliquam sic operandi, ergo excedunt rationem consilii 83 83 Ибо поскольку они являются актами также и верховной юрисдикции, вменяющей определенную необходимость поступать так-то, следовательно, выходят за рамки категории советов ( лат .). – ibid. , p. 282).

2.6. Проблема отношения между правилами и правом осложняется тем, что, начиная с определенного момента professio 84 84 Как будет ясно из последующих страниц, термин professio имеет размытые границы и означает несколько пускай и близко связанных, но различных явлений, поэтому однозначному переводу слово не поддается. Это может быть и сам акт произнесения (произведения, proferre ) обета новицием при вступлении в орден, но можно ставить вопрос об обетном или необетном характере professio (см. с. 67–68 и 83); с другой стороны, он близок к понятию «исповедания», но также заставляет думать и о некой «профессии» монаха, как того, чем он живет. – Прим. пер. , то есть принятие монашеской жизни, увязывается с принятием обета. Обет, так же, как и клятва, вероятно, принадлежит к той наиболее архаической сфере, где невозможно различение между правом и религией и которую Жерне назвал неудачным термином «предправо». Его основные черты нам известны благодаря римским свидетельствам, где оно предстает в форме посвящения богам ( sacratio ), чьим прототипом послужило devotio , посредством которой консул Деций Мус накануне решающей битвы посвятил 85 85 То есть вручил. – Прим. пер. свою жизнь подземным богам, чтобы добиться победы. Объектом посвящения также может быть жертва, которую приносят, если исполнилось желаемое.

«Обет» в римской религии – пишет Бенвенист – был предметом строгой регламентации: вначале была необходима nuncupatio – торжественное произнесение обетов, чтобы «обетование» было принято в освященных формах представителями государства и религии. Затем следовало сформулировать сам обет, votum concipere , сообразуясь с определенным образцом. Эту формулу произносил первым жрец, а обетующий должен был повторить ее слово в слово. Затем этот обет должен был быть принят властью, которая санкционировала его официальным разрешением, – это называлось votum suscipere . Поскольку обет был принят, наступал определенный момент, когда проситель должен был исполнить свое обещание в обмен на то, что он просил, – votum solvere . Наконец, как и во всех операциях такого рода, предусматривались санкции в случае, если обязательство не было исполнено: не исполнивший обещанное становился voti reus , преследуемым в таком статусе, и, после приговора, voti damnatus (Бенвенист, с. 376, перевод изменен).