Андрей Кураев - Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? 5-е издание

В конце концов Виссарион так сформулировал «научную новизну» своей проповеди: «Религии Востока учили, что перевоплощений бесконечное множество. Христиане вообще отрицают перевоплощения. Я же возвещаю, что неправы и те, и другие. Перевоплощения есть — но их всего семь. Каждой душе дается только семь попыток». В самом деле: традиционное христианство считает, что человек обретает ту или иную вечность по итогам одной своей жизни ( Человекам положено однажды умереть, а потом Суд . — Евр. 9, 27). Восточные религии говорят о миллионах перевоплощений. Традиционный христианский вариант слишком требователен и ответствен. Восточный — слишком утомителен. А вот семь попыток — это в самый раз… Для успеха на рынке — вполне достаточно. А для претензий на невиданную новизну — маловато…

И, конечно, его не слишком интересовал вопрос о том, можно ли вот так просто, механически, прислонить идею кармы и перевоплощения к Библии. Ибо именно знанием Библии, как оказалось, новый Мессия не обладал.

О том, что было в ходе нашей беседы дальше, считаю полезным сообщить, потому что уж очень это было типично. Те люди, что убеждены в своей способности «обновить» и «дополнить» христианство, как правило, весьма плохо знают и христианство, и само Писание.

Так вот, наш разговор с Виссарионом естественно обратился к библейским текстам. И здесь оказалось, что передо мной собеседник, беседу с которым нельзя строить так же, как строятся беседы с протестантами. Я привожу ему какой-либо библейский текст, несовместимый с его воззрениями, а он мне в ответ: «Ну, ты же понимаешь, что Евангелия написаны обо мне. Но вот именно этого я не говорил. Это апостолы меня неправильно поняли. Я совсем иное имел в виду». Приводишь еще какое-либо библейское место, и в ответ слышишь вопрос: «А у тебя есть грехи?» На такой вопрос я, конечно, мог ответить лишь одно: «Вот этого у меня больше, чем хотелось бы». До-вольный моим признанием лжемессия поясняет: «Ну, вот. А грешный человек не может чисто понимать слово Божие. У меня же нет грехов. И потому только я могу правильно понимать смысл Библии».

И так я оказался в ситуации, более чем обычной для священника. Это обычная, вполне рядовая составляющая работы священника: объяснять человеку, что у него все же есть грехи. Приходит человек на исповедь, не понимая ее смысла, не умея каяться и заявляет: «А у меня нет грехов. Если кого и убивал — то только по делу». Или же убегает от труда покаяния другим путем: торопливым признанием во всех грехах сразу («Во всем грешна, батюшка» 146). Или вместо своих грехов на исповеди начинает рассказывать о грехах других людей («Я, батюшка, на днях согрешила, бранное слово сказала. Но она сама виновата. Она…» — и на полчаса рассказ о действительных и мнимых грехах соседки).

Что же, вот и передо мной оказался человек, глубоко верующий в собственную непогрешимость. И мне нужно было показать ему, что у него недостаточно оснований для того, чтобы считать себя самого совершенным человеком и тем более Единородным Сыном Божиим. Конечно, его личные грешки меня не интересовали. Но дело в том, что на языке православного богословия грех — это не только нарушение заповеди, это еще и болезнь. Грех — это неполнота, ущербность. И вот эту неполноту жизни и мысли Виссариона надо было сделать очевидной. Самый простой и необидный путь к этому — это выяснить пределы его познаний.

Сначала я заговорил с ним о буддизме. Движение Виссариона именует себя «Общиной Единой веры». Он утверждает, что нашел путь к объединению всех религий, прежде всего — буддизма и христианства. Однако вскоре выяснилось, что о буддизме он не имеет просто никаких представлений. И это было настолько очевидным, что даже моему собеседнику стало понятным, что ему не следует выставлять себя знатоком буддизма. После того, как он признался в собственном незнании буддизма, я спросил его: «Как же вы собираетесь объединять то, чего не знаете? И как вы можете считать себя Мессией, Словом Божиим, Логосом, Разумом Божиим, если вы не знаете того, что известно любому образованному человеку?» Его ответ был весьма находчив: «Но ведь буддизм — это ложь. Мессия должен знать истину, но он не обязан знать ложь и грех». — «Значит, вы, объединяя буддизм и христианство, объединяете ложь с истиной?» — «Нет. О единстве я говорю только для привлечения большего числа людей. На самом деле истина только в христианстве, только в Библии и во мне».

Тогда я перевел разговор на такие предметы, незнание которых никак нельзя назвать похвальным. Оказалось, что ни древнегреческого, ни древнееврейского, ни латыни, ни современных европейских языков лжемессия не знает. Для человека в этом нет никакого преступления 147. Но тот, кто выдает себя за Христа, — как же он не потрудился выучить родной язык истинного Спасителя? Неужели древнееврейский или древнегреческий языки — это тоже грех, прикосновение к которому оскверняет Мессию? Неужели Бог не знает человеческих языков и не понимает наших разноязыких молитв? Здесь в ответ уже было молчание.