Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

Таким образом, по представлению Дуглас, расположение материала в книге подчеркивает взаимосвязь святости, чистоты и справедливости. Или, другими словами, в израильской традиции интерпретации центром учения о святости становится учение о справедливости. Акцент на справедливости усиливается за счет представления о святости как о некотором наборе табу. Со временем Израиль соединил идею святости с представлением о воле ГОСПОДА, Бога синайского Завета.

3. Взаимосвязь святости и справедливости еще более очевидна в предписаниях, зафиксированных в Лев 25. Они посвящены субботним и юбилейным годам. Именно здесь законы юбилейного года приводятся впервые. Они представляют собой расширение законов субботы, благодаря чему возникает постановление о том, что после каждых сорока девяти лет (семь раз по семь лет) наступает юбилейный год. В этот год земле дается отдых, а земельные наделы, возможно, проданные в результате экономического неблагополучия, возвращаются к своим изначальным владельцам. Интересно, что это законоположение понимается как элемент святости: «Ибо это юбилей: священным да он будет для вас» (ст. 12). В то же время не вызывает никаких сомнений, что развитие этого предписания связано с отношениями между соседями, особенно если рассматривать предписания о юбилейном годе в контексте стихов 19:17–18, 33–34. Таким образом, свод законов, посвященных ритуальной чистоте и святости Бога, превращается в светское законодательство, в котором святость становится частью справедливых отношений между соседями.

Кодекс святости заканчивается главой 26, в которой перечисляются благословения, обещанные в награду за послушание заповедям Торы (26:3–13), и приводится гораздо более длинный список проклятий в адрес тех, кто эти законы нарушает (ст. 14–39). В этой главе подчеркивается важность послушания и снова акцентируется взаимосвязь святости и справедливости.

Книга Левит служит еще одним примером того, как древний материал, связанный с конкретными религиозными практиками, переводит внимание читателя к отчетливому образу народа, пребывающего в общении с Богом: «А вы будете у Меня царством священников и народом святым» (Исх 19:6, см. также 1 Петр 2:9).

Как уже отмечалось, в Книге Левит обсуждаются вопросы, кажущиеся странными людям современной постмодернистской культуры. Из–за того, что главной заботой «священников» были вопросы культа, с повышенным вниманием к точности и симметричности в построении материала, этот текст кажется современному секулярному читателю в лучшем случае древней диковиной. Однако в современных условиях, когда самодостаточный мир, порожденный эпохой Просвещения, оказался в опасности, когда стало очевидно, что он не отвечает человеческим исканиям, по крайней мере, в США, затронутые здесь вопросы снова встали на повестку дня.

Это возвращение в значительной мере связано с ощущением потери Бога в современном, практически полностью обмирщенном обществе, которое стремится снова Его найти. Говоря более конкретно, когда мир оказывается под угрозой уничтожения, забота о чистоте становится как никогда важной. Назвав свою книгу «Чистота и опасность», Мери Дуглас постаралась показать, как ощущение опасности ведет к усилению заботы о святости. Это наблюдение может служить ключом к культурным «сражениям» вокруг библейских текстов, происходящим в Церкви и в обществе в США (Douglas 1996).

В Книге Левит речь идет о древней, но до сих пор актуальной для Израиля, современного автору, идее «инаковости» ГОСПОДА, приблизиться к которому можно лишь в результате строгой дисциплины и сознательных усилий. Эта идея коренится в глубоком ощущении характера Бога, который внушает как веру, так и благоговейный страх. Вероятно, что это ощущение особенно усиливалось в моменты катаклизмов. Исходя из этого, мы можем понять намерение кодификаторов, объединивших более древние материалы в эпоху вавилонского плена или вскоре после него. Этот факт кажется особенно удивительным, если вспомнить о том, что на момент создания окончательного варианта текста, то есть ко времени плена, Иерусалимского Храма, единственного места, в котором могли приноситься жертвы и отправляться культ, уже не существовало. По–видимому, реконструкция системы жертвоприношений и связанных с ней материалов воспринималась не как руководство к действию, но как литургический текст, акт эстетического воображения, представляющий миф, в котором вся жизнь Израиля сосредоточена на послушании и радостном служении ГОСПОДУ.