Уолтер Брюггеман: Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

6. То обстоятельство, что Библия переполнена идеологическими установками, серьезно противоречит только что приведенному утверждению о боговдохновенности текста. Под словом «идеология» мы можем подразумевать утверждение истины, содержащее чьи–либо завуалированные интересы, попытку выдать часть реальности за целое. Библия стала результатом деятельности множества людей, живших в разных социально–политических условиях. Поэтому неудивительно, что эти условия и связанные с ними различные интересы неизбежно проявляют себя даже в самых серьезных попытках описать самораскрытие Бога. Современные исследователи говорят о перенасыщенности Библии яростной пропагандой. Яркие примеры — подчеркнутое внимание к вопросам этничности, граничащее с расизмом (Jobling 1998, 197–243), и возведенный в абсолют патриархат, постоянно вытесняющий женщин на второй план (Schussler Fiorenza 1984; 2001). Отчасти замаскированные, этноцентризм и абсолютизированный патриархат проявляются в разного рода жестокостях (Schwartz 1997; Dempsey 2000; Weems 1995). Кроме того, вне всякого сомнения, на текст сильно повлияли идеологические предпочтения, связанные с иерусалимским истеблишментом, царской династией и Храмом. То, что возникло как обетование земли, постепенно превращается в идеологию, продолжающую оставаться влиятельной и сегодня (Prior 1999).

Более того, очевидно, что идеология не только проникает в текст Ветхого Завета, делая его чтение отнюдь не безобидным занятием. Практически в той же мере она присутствует и в его интерпретации, так что ни сами интерпретации, ни их авторы также не являются беспристрастными. В последние годы ученые обратили внимание на установившиеся подходы в интерпретации, проповедующие идеи господства белой расы, мужчин, западной цивилизации, защищающие колониализм, использующие критическое изучение истории в собственных интересах (Sugirtharajah 2002). Конечно, ни создатели текста, ни его интерпретаторы не могут полностью отрешиться от собственных интересов и стремлений. Вычленение идеологии из текста требует (а) критического анализа того, какие именно интересы повлияли на текст в процессе его создания; (б) признания того, что любой проводимый нами анализ также тенденциозен и не может претендовать на абсолютную истинность (Dube Shomanah 2000).

В конечном итоге, читатель оказывается перед странной реальностью: библейский текст, с одной стороны, вдохновлен Богом, с другой — пронизан идеологией, и два этих фактора глубоко противоречат друг другу. Можно относиться к тексту некритично, воспринимая его таким, какой он есть, просто как Слово Божье. Можно, напротив, относиться к тексту скептически, как к идеологизированному сочинению, недостойному доверия. Есть интерпретаторы, склоняющиеся в пользу либо одного, либо другого подхода. Однако в традиции реформаторского богословия, отраженной в данной книге, принято сочетать обе реальности, боговдохновенность с человеческой идеологией. Эта традиция относится к художественной интерпретации как к бесконечному критическому процессу, направленному на поиск Божьего Слова, преломленного сквозь призму человеческих интересов и провозглашенного через человеческого посредника.

В стихах Иер 1:1–2 можно увидеть яркое воплощение подобной проблемы:

Слова Иеремии, сына Хелкиина, из священников в Анафофе, в земле Вениаминовой, к которому было слово ГОСПОДНЕ во дни Иосии, сына Амонова, царя Иудейского, в тринадцатый год царствования его.

Согласно этим стихам, Книга Иеремии представляет собой «слова Иеремии», то есть человеческую речь, произнесенную пророком. Но пророк — человек, к которому «было слово ГОСПОДНЕ». Подобная двойная формулировка означает, что Книга Иеремии приписывается не «слову Бога», но словам человека, к которому обращено слово Бога. Можно себе представить (sic), что к Иеремии обратился с воззванием сам ГОСПОДЬ, призвавший его к служению (см. 1:4–10). Однако то, что Иеремия изрек по поручению Бога, есть человеческая речь, обусловленная человеческой реальностью, в данном случае реальностью, окружавшей пророка «из священников в Анафофе» (R. Wilson 1980, 231–251). Этот случай служит прекрасной иллюстрацией ко всему тексту Писания. Переплетение человеческой речи с божественной требует очень внимательного отношения со стороны исследователей, поскольку обе составляющие очень важны для извлечения из текста новых истин.

Очевидно, что все четыре компонента — интерпретация, воображение, боговдохновенность и идеология — являются неотъемлемой частью как процесса создания канонического текста, так и его продолжающейся и по сей день интерпретации.