Алексей Осипов: Как жить сегодня. Письма о духовной жизни

В 1914 году, двадцати лет, Николай блестяще оканчивает реальное училище, но выходит из него без радости. «Изучение философии, — говорил он в конце жизни, — показало, что каждый философ считал, что он нашел истину. Но сколько их, философов, было? А истина одна. И душа стремилась к другому. Философия — это суррогат; все равно что вместо хлеба давать жевать резину. Питайся этой резиной, но сыт будешь ли?

Понял я, что как наука не дает ничего о Боге, о будущей жизни, так не даст ничего и философия. И совершенно ясен стал вывод, что надо обратиться к религии»*.

Разуверившись и в науке, и в философии, он поступает в Психоневрологический институт в Петрограде, надеясь там найти ответ на вопрос о сущности человека. Но его постигло разочарование еще большее, нежели в реальном училище. «Я увидел: психология изучает вовсе не человека, а «кожу», — скорость процессов, апперцепции, память… Такая чепуха, что это тоже оттолкнуло меня».

Окончив первый курс, он вышел из института. Наступил окончательный духовный кризис. Борьба была столь тяжелой, что начала приходить мысль о самоубийстве.

И вот, однажды, летом 1915 года, в Вышнем Волочке, когда Николай вдруг ощутил состояние полной безысходности, у него, как молния, промелькнула мысль о детских годах веры: а что, если действительно Бог существует? Должен же Он открыться? И вот Николай, неверующий, от всей глубины своего существа, почти в отчаянии, воскликнул: «Господи, если Ты есть, то откройся мне! Я ищу Тебя не для каких‑нибудь земных, корыстных целей. Мне одно только надо: есть Ты, или нет Тебя?» И Господь открылся.

«Невозможно передать, — говорил батюшка, — то действие благодати, которое убеждает в существовании Бога с силой и очевидностью, не оставляющей ни малейшего сомнения у человека. Господь открывается так, как, скажем, после мрачной тучи вдруг просияет солнышко: ты уже не сомневаешься, солнце это или фонарь кто‑нибудь зажег. Так Господь открылся мне, что я припал к земле со словами: «Господи, слава Тебе, благодарю Тебя! Даруй мне всю жизнь служить Тебе! Пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня, — даруй мне все пережить, только не отпасть от Тебя, не лишиться Тебя». Долго ли продолжалось это состояние — неизвестно. Но когда он встал, то услышал мощные, размеренные, уходящие в бесконечность удары церковного колокола.

Сначала он полагал, что звонят неподалеку. Но звон не прекращался, да и время было уж слишком поздним для благовеста — за полночь.

Так, в какое‑то мгновение совершился полный перелом в мировоззрении, произошло, кажется, явное чудо. Однако это чудо было естественным логическим завершением всех исканий молодого человека.

Но юноша совершенно не знал пути спасения. Батюшка рассказывал, как в школе их учили Закону Божиему, вере: заставляли пересказывать Священное Писание без какого‑либо приложения его к практической жизни, зубрить тексты, не вникая в их смысл, заучивать одним голым рассудком догматы, заповеди, факты истории. Во всем преподавании не чувствовалось никакой жизни. Христианство преподавали только внешне, в лучшем случае «научно», и тем совершенно убивали его дух в учащихся. Христианство изучали, как посторонний, внешний объект, который необходимо было изучать лишь потому, что так было положено, а не затем, чтобы иметь руководство к новой жизни по образу Христа.

Преподавание велось в целом настолько мертво, схоластично, что уроки Закона Божиего приобретали характер принудительного отсиживания, — «время для острот и кощунств». И батюшка часто в связи с этим с горечью говорил, что именно по этой причине самые злые безбожники выходили из стен духовных училищ.

Ясно, что при подобном методе преподавания юноша действительно не мог знать, что делать, чтобы наследовать жизнь вечную. А остановиться на голом, рассудочном, «интеллигентском» признании бытия Божия он не мог. Вот что говорил сам батюшка о своих дальнейших шагах жизни после обращения:

«А в дальнейшем уже Господь ведет человека сложным путем, очень сложным путем. Я был поражен, когда после такого откровения Божия вошел в церковь. И раньше ведь приходилось: и дома заставляли ходить, и в средней школе нас водили в церковь. Но, что там? Стоял как столб, не интересовался, занимался своими мыслями и все.

Но когда после обращения сердце немного открылось, то в храме я первым делом вспомнил предание о послах князя Владимира, которые, когда вошли в греческую церковь, уже не знали, где находятся: на небе или на земле. И вот первое ощущение в церкви после пережитого состояния: что человек — не на земле. Церковь — не земля, это кусочек неба. Какая радость была слышать: «Господи, помилуй!». Это просто неимоверно действовало на сердце: все богослужение, постоянное воспоминание имени Божия в разных формах, песнопениях, чтениях. Это вызывало какое‑то восхищение, радость, насыщало…