Array Array - Полное собрание сочинений. Том 45. Путь жизни 1910.

15

Тот, кто ложно понимает жизнь, всегда будет ложно понимать и смерть.

16

Знающий других людей — умен, знающий самого себя — просвещен.

Побеждающий других — силен; побеждающий самого себя — могуществен.

Тот же, кто знает, что, умирая, он не уничтожается, — вечен.

Лао–Тсе.

1

Смерть и рождение два предела. За этими пределами одинаковое что‑то.

2

Смерть есть то же, что рождение. С рождением младенец вступает в новый мир, начинает совсем иную жизнь, чем жизнь в утробе матери. Если бы младенец мог рассказывать, что он испытывал, когда уходил из прежней жизни, он рассказал бы то же, что испытывает человек, уходя из этой жизни.

3

Я не могу отрешиться от мысли, что я умер, прежде чем родился, и в смерти возвращаюсь снова в то же состояние. Умереть и снова ожить с воспоминанием своего прежнего существования, — мы называем обмороком; вновь пробудиться с новыми органами, которые должны были вновь образоваться, значит родиться.

Лихтенберг.

4

Можно смотреть на жизнь, как на сон, а на смерть, — как на пробуждение.

5

Когда люди умирают, куда они уходят? А туда, наверное, откуда приходят те люди, которые рождаются. Приходят люди от бога, от отца нашей жизни, — от него всякая жизнь и была, и есть, и будет. И уходят люди к нему же. Так что в смерти человек только возвращается к тому, от кого исшел.

Человек выходит из дома, и работает, и отдыхает, и ест, и веселится, и опять работает, и, когда устанет, возвращается домой.

Так же и во всей жизни человеческой: человек выходит от бога, трудится, страдает, утешается, радуется, отдыхает и, когда намучится, приходит домой, туда, откуда вышел.

6

Разве мы не воскресли уже однажды из того состояния, в котором мы о настоящем знали меньше, чем в настоящем знаем о будущем? Как наше предшествующее состояние относится к теперешнему, так теперешнее относится к будущему.

Лихтенберг.

7

Ты пришел в эту жизнь, сам не зная как, но знаешь, что пришел тем особенным я , которое ты есть; потом шел, шел, дошел до половины и потом вдруг не то обрадовался, не то испугался, и уперся и не хочешь сдвинуться с места, идти дальше, потому что не видишь того, что там. Но ведь ты не видал также и того мира, в который ты пришел, а ведь пришел же ты. Ты вошел во входные ворота и не хочешь выходить в выходные. Вся жизнь твоя была только в том, что ты шел все вперед и вперед в телесной жизни. Ты шел, торопился идти, и вдруг тебе жалко стало того, что случается то самое, что ты не переставая делал. Тебе страшна большая перемена, какая будет при смерти в твоем теле. Но ведь такая большая перемена случалась с тобою и когда ты родился, и из этого для тебя не только не вышло ничего плохого, но, напротив, вышло такое хорошее, что ты и расстаться с ним не хочешь.

1

Смерть — это освобождение от односторонности личности.

От этого‑то, по–видимому, и зависит выражение мира и успокоения на лице у большинства покойников. Покойна и легка обыкновенно смерть каждого доброго человека; но умереть с готовностью, охотно, радостно умереть — вот преимущество отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к жизни, отрицает ее. Ибо лишь такой человек хочет умереть действительно, а не по–видимому, и, следовательно, не нуждается и не требует дальнейшего существования своей личности.

Шопенгауэр. [6] В гранках на полях против этой мысли написано : Как хорошо! Я заменил бы только слова: от воли к жизни, словами — от жизни личности — отрицает ее. (Л. Толстой.)

2

Сознание всего, заключенное в пределы тела отдельного человека, стремится расширить свои пределы. В этом первая половина жизни людей. Человек в первой половине своей жизни все больше и больше любит предметы, людей, то есть, выходя из своих пределов, переносит свое сознание в другие существа. Но как бы много он ни любил, он не может уйти из своих пределов и только в смерти видит возможность разрушения их. Как же после этого бояться смерти? Совершается нечто похожее на развитие бабочки из гусеницы. Мы здесь гусеницы: сначала родимся, потом засыпаем в куколку. Бабочкой же мы сознаем себя в другой жизни.

3

Наше тело ограничивает то божественное, духовное начало, которое мы называем душою. И это‑то ограничение, как сосуд, дает форму жидкости или газу, заключенному в нем, дает форму этому божественному началу. Когда разбивается сосуд, то заключенное в нем перестает иметь ту форму, которую имело, и разливается. Соединяется ли оно с другими веществами? Получает ли новую форму? Мы этого ничего не знаем, но знаем наверное то, что оно теряет ту форму, которую оно имело в своем ограничении, потому что то, что ограничивало, разрушилось. Это мы знаем, но не можем знать ничего о том, что совершится с тем, что было ограничено. Знаем только то, что душа после смерти становится чем‑то другим и таким другим, о чем мы в этой жизни судить не можем.