Константин Соловьев - «Я сказал - вы — боги…»

В. Г. Короленко передал рассказ Маликова так:

«Никто не умел работать, доить коров, ухаживать за ними. Коров скоро перепортили. Начались разногласия. В коммуне были люди семейные, что усложнило отношения и пришел момент, когда одна из матерей заявила прямо, что ей все равно: пусть десять коммун погибает, лишь бы жив был ее ребенок» [41,651].

А первым, кто уехал из коммуны навсегда, стал Н.В. Чайковский. Имущество коммунаров тогда еще не было разделено, свободных денежных средств не было и Чайковский, добираясь до Филадельфии, «вел жизнь американского босяка». Затем он стал разнорабочим, претерпел много лишений и, наконец, в конце 1877 г., нашел приют у шекеров в Нью-Йорке. С коммуной он поддерживал постоянную связь, рассчитывая на то, что скоро сможет забрать к себе семью. Судя по сохранившемуся в его архиве письму А.К. Маликова от 4 января 1878 г., именно Чайковский сумел убедить и своих друзей единомышленников в том, что им надо вернуться в Россию:

«В нашем сердце, — пишет Маликов, — настойчиво еще звучит сдержанное чувство, а в головах стоит одно сознание, живая мысль, что искусственно новых процессов не вызовешь, что они рождаются только самой жизнью (…) — так думал я, но где же наша настоящая жизнь, наша задача и забота? Наконец они все (думы — К. С.) вылились в тех искренних словах, которые высказал ты в тех искренних словах, которые высказал ты в письме твоем: «Бежать к людям, с которыми можно вместе работать и жить сколько-нибудь полезной общинной жизнью, с тем, чтобы оторвать людей (и себя конечно) от проклятого доллара и сказать им про иную жизнь» [14-190,22].

Весной 1877 г. начался отъезд «богочеловеков» из коммуны. Земля и ферма, по свидетельству В.И. Алексеева, остались в пользование тем, кто в коммуне еще оставался. Часть скота и инвентаря была продана для того, чтобы обеспечить переезд обратно в Европу. Так, сам Алексеев продал двух лошадей за 300 долларов, взяв себе половину этой суммы [2,246]. Когда состоялся раздел имущества, точно неизвестно, но это произошло еще до лета 1877 г., поскольку из письма Д.А. Клеменца Н. В. Чайковскому от 16 августа 1877 г. приводятся слова Сердюковой:

«В начале июня у меня были Алексеев с Эховой. Я им дала три рекомендательные письма на границу, т. к. они хотели разделиться на три пары. Ужасно удивляюсь, что их до сих пор нет» [14-180,2].

Лидия Эйгоф в Россию не вернулась и продолжала жить в коммуне, вместе с Фреем (возможно, она вернулась с полдороги). Остальные же пятеро: А.К. Маликов с К.С. Пругавиной, В.И. Алексеев с Е.А. Алексеевой и Г.И. Алексеев. Нелегально перейдя границу, они уде летом 1977 г. были в России. Тогда же летом из коммуны уехала жена Н.В. Чайковского с детьми, С.Л. Клячко, с женой и Хохлов. Сначала, они, как до этого Чайковский, перебрались в Филадельфию, а там их пути разошлись: Чайковские уехали в Англию, Клячко — во Францию. Путь Хохлова не прослеживается. Н.С. Бруевич, по данным российской полиции, в 1877 г. содержался в арестантском отделении дома умалишенных в Берлине [15-314,29–30]. Так закончился самый длительный этап в существования «богочеловечества» — этап жизни в коммуне.

Многие авторы точно подметили причины, вследствие которых для «богочеловеков» пребывание в коммуне стало невозможным. Повторим те из них, которые считаем наиболее значимыми: отсутствие эмоционального и психологического единства коммунаров — единства веры (Фрей, Пругавин); запутанность личных отношений (Короленко, Полнер); неумение физически трудиться и, как следствие физическое перенапряжение и нищета (Короленко, Полнер); тоска по Родине (Полнер).

Менее убедительными представляются аргументы Д. Хечта: чувство невероятного одиночества перед лицом сил природы («богочеловеки» не были пионерами прерий, они поселились в уже достаточно обжитом районе); незнание специфики американской жизни (за два года можно было узнать, если совершенно не игнорировать — как Фрей — эту специфику).

Еще один аргумент, выдвигаемый и Хеттом и Полнером — враждебность соседей фермеров — никак не подтверждается источниками. Ни в переписке «богочеловеков», ни в их воспоминаниях ничего о враждебности соседей не говориться. Наоборот, американские фермеры вели себя по отношению к коммунарам вполне лояльно, а их добродушные насмешки над неумелостью колонистов и незнанием реалий сельской жизни никак нельзя назвать «враждебностью». Сохранился, например, рассказ А. К. Маликова о том, как колонисты продали соседу дерево, которое не смогли вывезти из оврага и о том, как тот, посмеиваясь, дал цену выше той, что за это дерево запрашивали [65].