Ольга Чигиринская - Христианство

Итак, воплощение Бога и искупление Им наших грехов – два неразрывно связанных действия. Чтобы восстановить нашу падшую природу, Бог сделался человеком, чтобы искупить наши грехи – умер, причем не просто умер, а принял самую жестокую и позорную казнь, какую только могли измыслить в Древнем Риме. В Средние века во время мистерий Страстей Господних, делался упор на мучительности наказания, принятого Иисусом. В древней церкви эту тему просто не надо было лишний раз подчеркивать, потому что казнь через распятие и наказание бичами были повседневной реальностью империи. Главным фактором устрашения для римлянина была не мучительность, а позорность: этим наказаниям не подвергали граждан Рима, только рабов и «варваров», это было предельное унижение, а не только предельная мука. Римляне поначалу считали христиан ненормальными именно потому, что те подчеркивали эту предельную постыдность, которую любой нормальный римлянин попытался бы скрыть. Для христиан же именно этот предельный позор как раз и был знаком полноты искупления человеческих грехов: ведь грехи-то бывают не только тяжелыми, но и позорными.

Очень важно помнить, что Христос умер не только за самые тяжелые и постыдные грехи: его смерть искупила все грехи человечества, от самых больших до самых малых. В этом смысле она была наивысшей, или даже лучше сказать, единственной очистительной жертвой. Все прочие, приносимые язычниками и иудеями – не более чем ее символ, провозвестие, ожидание.

Если Иисус умер за наши грехи, означает ли это, что можно расслабиться и грешить дальше? Некоторые критики христианства так и говорят: христиане считают себя вправе грешить, потому что их грехи заранее искуплены.

Чтобы разъяснить это, вернемся к притче о матери Шамиля. Если бы из всего произошедшего она сделала неверный вывод: «Мой сын меня любит, он меня и дальше будет прикрывать собой, поэтому мне можно и дальше воровать» – она была бы женщиной в высшей степени бессовестной и не заслуживающей никакого снисхождения. В христианстве такая постановка вопроса превращает почти любой грех в «грех к смерти» (см. ниже). И если бы христиане и в самом деле рассуждали подобным образом: «Ну Иисус уже умер за наши грехи, поэтому можно пуститься во все тяжкие» – они, конечно, не были бы вправе называться христианами.

Но можно представить себе и другой вариант развития событий: например, если бы дела в крепости пошли еще хуже и голод довел ее почти до безумия, то в этом состоянии она снова могла бы решиться на воровство. Тогда по внешнему выражению ее поступок остался бы тем же, но по сути был бы другим. Уже нельзя было бы сказать «бессовестная», скорее «безумная». Безумец ведь не отдает себе отчета в своих действиях.

К чему это мы? К тому, что самая распространенная причина, по которой христиане продолжают грешить – это неспособность отдать себе отчет в серьезности и греховности своих поступков. Например, св. Августин, обратившись к христианству, решил оставить блуд, но по причине разницы в социальном положении не мог вступить в брак с женщиной, с которой сожительствовал. И, разрывая отношения со своей подругой, он без всякой жалости сказал: так и так, ты блудница и язычница, я не могу с тобой оставаться, я теперь христианин, прощай.

Конечно, сейчас мы понимаем, что лучше бы он продолжал блудить, чем так бесцеремонно отвергал человека, но что блудить нехорошо, он уже понял, а что нехорошо гнушаться людьми из сословных предрассудков – до самой смерти так и не понимал, потому что это было «слепое пятно» его времени, разделение на сословия люди почитали естественным. Эта зашоренность тоже своего рода разновидность безумия.

Бывает и так, как описал в юмористической форме Лесь Подеревянский в пьесе «Павлик Морозов»: юное хулиганье, после пережитого чуда и покаяния, приносит клятву: «Учитель, мы не будем больше бить, кого мы раньше били, а будем только тех, кого ты скажешь» (перевод автора). До осознания того, что лучше вообще никого не бить, юноши еще не доросли.

Итак, человеческая природа испорчена настолько, что одного акта покаяния, как правило, мало. Он открывает перед нами только самые очевидные, всплывающие на поверхность наши грехи. Очистившись от них, мы обнаруживаем под ними вовсе не сверкающую белизну, а многолетние наслоения других грехов. И чем больше у человека развита привычка к осмыслению своих действий, чем сильней в нем нравственное чувство – тем больше «темных пятен» открывает он в себе. Впрочем, последнее касается не только христиан, это общий опыт человечества.