Ольга Чигиринская - Христианство

Став главным христианским богослужением, евхаристия, тем не менее, никогда не включалась в суточный молитвенный круг как находящаяся вне времени, являющая реальность будущего века. Совершая ее, согласно заповеди, в воспоминание Христа, церковь, как это ни странно звучит, делает объектом этого воспоминания не только прошлое, но и настоящее, и будущее, говоря о нем как о свершенном: «Ныне, воспоминая эту спасительную заповедь и все, ради нас соделанное: распятие, погребение, воскресение на третий день, на небеса восхождение, сидение справа от Отца и новое во славе пришествие…» (литургия Иоанна Златоуста).

Печальным и трагическим парадоксом является то, что именно вокруг этого таинства христианского единения концентрируются самые серьезные не преодоленные разногласия между христианскими конфессиями, касаясь его богословского осмысления, а зачастую и формы. Трепетно относясь к евхаристии как величайшей христианской святыне, христиане настороженно относятся ко всему, что может исказить ее суть.

Из понимания евхаристии как таинства единения верующих со Христом и в Нем друг с другом следует недостаточность, половинчатость стремления к частому причащению отдельных христиан, а не всего прихода. Евхаристическое возрождение предполагает активное участие в таинстве (не только причащение, но, в первую очередь, осознанное «сослужение» своей мирянской молитвой) всех прихожан, превращающее их из «присутствующих на богослужении» в активных его участников. Этот процесс неуклонно ширится на протяжении последних десятилетий.

Выше говорилось о том, что каждое из таинств церкви получает свое завершение в евхаристии. А чем, в таком случае, завершается сама евхаристия, что служит свидетельством ее исполнения? Ответ содержится в словах, звучащих в конце православной литургии: «С миром выйдем – в имени Господнем» (подобными по смыслу формулировками заканчивается евхаристическое богослужение и в других конфессиях). Исполнением таинства оказывается сама христианская жизнь, не ограниченная рамками богослужения. Круг церковных таинств приводит нас к исходной точке – к церкви как таинству Богочеловечества, в исполнении не просто наивысшей заповеди ветхозаветного закона «Возлюби Господа Бога твоего всей душой, всем сердцем, всем разумением и всей крепостью и ближнего твоего как самого себя», но заповеди новой, осуществимой только в Христовой благодати, сообщаемой в евхаристии, Его, а не нашими силами: «Да любите друг друга, как Я возлюбил вас: нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин 15:12–13).

Мы привыкли назвать Евангелиями четыре книги, содержащие жизнеописание Иисуса Христа. В древности значение этого слова было другим: евангелием (благой вестью) называлась собственно проповедь христианского учения, которое в те времена делало особенное ударение на два момента: во-первых, Христос умер, чтобы искупить наши грехи, во-вторых, Христос воскрес, чтобы победить смерть. Жизнеописания Иисуса Христа должны были иллюстрировать эти две максимы, в которых для древних и заключалось евангелие, в переводе с греческого – благая весть.

Почему же смерть Иисуса за грехи людей и Его воскресение из мертвых воспринималась древними как «благая весть»? Для этого нужно сосредоточиться на понятии, которое непопулярно в наши дни – понятии греха.

Слово «грех» синонимично понятиям «порок», «плохой поступок», даже «преступление», но не тождественно им. Грех может проявляться в плохом поступке, а может и не проявляться, как бывает, например, с завистью или ненавистью. Грех может быть одновременно и преступлением, как воровство или убийство, но грехов, которые не подпадают под понятие преступления, все-таки больше. Грех может быть сопряжен с определенным пороком – пьянством или наркоманией, – но и увлечение вещами, здоровыми, полезными может быть греховным. Грех может сопутствовать некоторым эмоциональным состояниям – хотя, пожалуй, нет эмоциональных состояний, греховных по определению. Грехи неравнозначны по тяжести: нарушить слово – не то же самое, что украсть, украсть – не то же самое, что убить. Понятие греха может варьироваться от культуры к культуре в пространстве и во времени – современную одежду предки сочли бы греховной; древнегреческая женщина Ниоба похвалялась тем, что у нее есть семеро прекрасных сыновей и семь дочерей. С нашей точки зрения здесь нет ничего плохого, по крайней мере, ничего достойного смертной казни, но греческие боги рассудили иначе: Аполлон и Артемида перебили детей Ниобы по приказу своей матери, богини Латоны. С точки зрения древних греков, Ниоба сильно согрешила, хвастаясь, что у нее четырнадцать детей, в то время как у богини было только двое. Японские боги-перволюди Идзанами и Идзанаки решили сочетаться браком и, обойдя вокруг столпа, поприветствовали друг друга. Женщина произнесла приветствие первой, и небесные боги решили, что это грех, почему – миф не объясняет, но перволюди были за него наказаны: их дети рождались уродцами.