Александр Шевцов - Введение в прикладную психологию внимания

Количество «следов» не может иметь значения, если нет чего-то гораздо более внутреннего, чем физиология. Причина непроизвольного внимания не может быть снаружи тела, она должна быть внутри. Поясню: ребенок может настороженно и со вниманием следить за движениями ящерки, сидя сам под корпусом трансформаторной подстанции. При этом ящерка захватывает его внимание, внушая опасения, а трансформатор – нет. Почему? Потому что он не знает, что трансформатор опасен.

Знания о том, на что обращать внимание, идут изнутри. И если мы об этом задумаемся, то совершим некие обобщения, возможно, до философского уровня. Во всяком случае, наш народ их совершил. Мазыки утверждали, что наш разум, сталкиваясь с новым, всегда занят тремя великими вопросами выживания: опасно – не опасно? Съедобно – не съедобно? И полезно – не полезно? Именно они будят внимание.

Ушинский тоже поднимается до больших обобщений, говоря о непроизвольном внимании:

«Количество притекающих следов того ж рода (но не совершенно подобных) есть одна из главнейших причин, обуславливающих степень внимания. Каждый на себе испытывает, что душа наша особенно чутка к тому, что ее интересует» (Там же. С. 211–212).

К сожалению, далее он вслед за Бенеке скатывается к механическому накоплению все тех же «следов», не определяя, что это такое. Определение в данном случае чрезвычайно необходимо, поскольку Бенеке явно путается в собственных понятиях. И если исходно его следы явно соотносились с впечатлениями, то постепенно они начинают охватывать и содержание душевной жизни. Иными словами, «следы», о которых пойдет речь далее, это уже не те же следы, что и в начале.

В современных переводах это выражение Бенеке пытаются переводить как задатки, однако и этот перевод не покрывает всех значений, вкладывавшихся немецким философом в использованное им слово. Похоже, Бенеке таким образом попытался создать некий «сквозной» кирпичик, пронизывающий всю психологическую жизнь человека насквозь. Ушинского же очаровало то, что Бенеке говорит про душу. Итак:

«…душа наша особенно чутка к тому, что ее интересует; а интересует ее всегда то, что может возбудить в ней большее число следов и тем дать ей обширнейшее поприще деятельности. “Не один какой-нибудь след, – говорит Бенеке, – но вся связь следов (целое души), стремящихся к сознанию, условливает силу внимания”» (Там же. С. 211–212)

Целое души – вот что хотел сохранить Ушинский. Именно ради него он продирался сквозь сложности немецкого философского языка. И именно ему посвящает дальнейшее исследование, переходя к прикладным упражнениям и собственно воспитанию.

По сути, Ушинский продолжает с помощью своих предшественников создавать описание исследуемого явления, то есть внимания. Поэтому он разворачивает понятие «Целое души», созданное Бенеке.

«Внимание, – говорит он далее, – не находится изолированно в душе: склонности всякого рода (а склонность, по Бенеке, также образуются из следов) могут ослаблять или напрягать его, и в этом отношении внимание находится в тесной связи с моральною стороною человека» (Ушинский. С. 212).

Далее Бенеке бредит на тему хорошего внимания, то есть внимания направленного в хорошую сторону, которое называет «первою добродетелью детства». Немецкая идеалистическая философия вообще плохо различала действительность души от желательного для добропорядочного немца. Это ярко показал Кант, когда нес чушь про внимание в своей «Антропологии». Ушинский цепляется в этом бессмысленном облаке за возможность воспитания и образования, опуская всю заумь. Исходным основанием собственного рассуждения он берет слова Бенеке: «Наблюдая, к чему особенно внимательно дитя, вы можете вывести довольно верное заключение об истории его души». (Там же)

Как видите, все «следы» куда-то пропадают, и остается нечто вполне понятное и доступное: история души хранит в себе склонности человека, что, очевидно, должно означать, что в душе накапливаются интересы, то есть желания и мечты, и склонности, которые приходят в нее исторически. Это утверждение вряд ли до конца верно, уже потому, что эти склонности могут жить не в душе, а в сознании. Вопрос о том, что именно хранит историю души, не прояснен. Как не прояснено и само понятие «история души». По крайней мере, должно быть точно определено, идет ли речь о том, как душа являет себя, или о том, как накапливается культура.