Игорь Погодин - Психотерапия как путь формирования и трансформации реальности

Против такой позиции «псевдонейтральности» у меня есть несколько возражений. Во-первых, описываемая «нейтральность» в действительности является лишь иллюзией. С момента появления в психологии и психотерапии теории поля стало совершенно очевидным, что чувства, потребности, поведение клиента, совершаемые им выборы, в общем, вся психическая деятельность, которую мы раньше относили к «внутреннему психическому миру человека», принадлежит полю и является некоторой совокупностью феноменов, общих для клиента и терапевта. Клиент живет сейчас в этой текущей терапевтической сессии таким образом, а не иначе, потому что есть именно этот терапевт. Если бы в этот момент рядом с этим же клиентом, присутствовал другой терапевт, то в некотором смысле, это был бы совершенно другой клиент. «Я такой потому, что ты есть» – таким образом можно кратко резюмировать сущность феноменологического подхода к полю, характеризующего гештальт-терапию. Итак, терапевт не может не влиять на клиента.

Второе возражение имеет отношение к обратному вектору влияния. Психическая активность клиента не только обусловлена присутствием определенного терапевта, но и, в свою очередь, формирует особенности этого присутствия. Сказанное можно выразить иначе – клиент определяет психическую жизнь терапевта. То есть динамика терапевтического контакта устроена по принципу взаимного влияния [54], но такого рода, в котором невозможно ввиду чрезвычайной сложности этого взаимодействия выделить силу и направления этих влияний [55].

Третий аргумент апеллирует к разграничению опыта на первичный и вторичный (абстрагированный). Опасения психотерапевтов-индивидуалистов относительно привнесения терапевтом в терапевтический процесс элементов, производных от его «собственных проблем», имеют большие основания как раз в случае обращения терапевта к абстрагированному опыту и рациональному расчету на его основе, нежели к непосредственным реакциям первичного опыта. «Личная проблема» (если в силу сказанного выше правомерно использовать это словосочетание), кстати говоря, является отражением не столько первичного опыта, сколько опыта вторичного, поскольку хроническая ситуация низкой интенсивности «живет» именно в пространстве абстрагированного опыта. Чаще всего именно тогда, когда терапевт под прикрытием терапевтической целесообразности покидает awareness, у него появляется необходимость разместить возникшее в результате напряжение в виде терапевтической интервенции, которая формулируется им привычным образом под влиянием хронической ситуации низкой интенсивности.

Б., мужчина 38 лет, групповой психотерапевт, обратился за супервизией по поводу затруднительного положения, в котором оказалась группа и он сам после непродолжительного времени ее работы. Сущность проблемы в общем виде заключалась в том, что группа перестала быть пространством для обсуждения личных сложностей ее участников, а также тот факт, что группу покинули один за другим несколько участников. Терапевт испытывал при этом выраженное беспокойство и хотел разобраться в причине происходящего, а также выяснить, есть ли его вклад в «групповой кризис». Описывая группу, Б. рассказал, кроме всего прочего, о том, что в течение последних нескольких встреч некоторые участники находились под влиянием «выраженного негативного переноса» по отношению к Б. На мой вопрос о том, что Б. имеет в виду под «негативным переносом», он сделал акцент на проявлениях у участников злости и разочарования по отношению к нему, а также множества «упреков не по существу», которые выглядели «обесценивающими». Мое любопытство привлек способ, которым Б. обходился с подобными реакциями участников. Он сказал, что довольно устойчив по отношению к агрессивным реакциям группы, уверен в том, что возможность для участников высказывать агрессию даст им возможность «личностно вырасти». Акцент в описании своего способа обращения с агрессией в группе Б. ставил на пользе свободы в выражении чувств для участников. Любопытным было то, что чувства самого Б. в его рассказе отсутствовали вовсе. Любопытным, но не только. На каком-то этапе его рассказа я вдруг почувствовал жалость к Б., довольную отчетливую печаль и даже боль. В связи с этим я предпочел не игнорировать процесс переживания Б. в угоду представлениям о терапевтической целесообразности, а сосредоточить свое внимание на соответствии предпринимаемых Б. терапевтических интервенций его личному отношению и впечатлению от контакта с участниками группы. При этом первая часть уравнения выглядела вполне понятной, поскольку именно она находилась в фокусе внимания Б. в то время, как другая была латентной. Более того, мое любопытство к чувствам Б. вызвало у него растерянность и недоумение. Я разместил в контакте с Б. те феномены, которые заполняли поле моего осознавания. Я сказал ему о своих чувствах, которые возникали у меня по ходу разговора, а также желании позаботиться о нем. Б. сказал, что не нуждается в заботе и жутко разозлился на меня. Говоря о своей злости, Б. выглядел одиноким, почти не смотрел на меня. Мои супервизионные интервенции, разумеется, были сосредоточены на этих феноменах нашего контакта. К моим прежним чувствам присоединился еще и некоторый испуг от вспышки агрессии Б., что вкупе с ощущением довольно напряженного и фрагментированного контакта порождало желание прекратить разговор. Внезапно взгляд Б. остановился, глаза его увлажнились, и он сказал, что у него уже нет сил приходить в эту группу, напряжение с участниками которой его просто разрушает. Он знает, что может быть полезен им лишь в том случае, если останется в контакте с ними, выдерживая их агрессию, в то время, как их агрессия разрушает его. Я поймал себя на сочувствии к Б. и участникам его группы, представив себе, что должны чувствовать последние, замечая, что их агрессия «убивает» их терапевта. По всей видимости, не многие из них могли найти в себе силы быть сиротами-убийцами и оставаться с осознанием этого в группе.