Джин Шинода Болен: У последней черты. Смертельно опасная болезнь как путешествие души

Я считаю, что вопросы о душе, которые ставит перед нами любая болезнь, равно как и всякая индивидуальная жизнь, всегда одни и те же: Зачем мы здесь? Что в этом мире нам надо совершить? Чему мы должны научиться? Что и кого полюбить? Все эти вопросы имеют отношение к сути того, кто мы такие. Я полагаю, что болезнь способна расширить наше сознание, являясь своего рода сигналом, пробуждающим нас ото сна, что болезнь включает в себя нисхождение к собственным глубинам и столкновение с тем, что нас пугает. Я видела, как болезнь воскрешает поспешно похороненную любовь и раскрывает силу характера, и я уверена, что болезнь несет в себе потенциал для роста души. Или не несет. Я знаю, что личные истории, а также мифы, сновидения и мистический опыт могут стать еще более яркими во время болезни и что знания, проистекающие из этих источников, интегрируют душу в обычную жизнь, а это наполняет смыслом как жизнь, так и смерть.

Впервые я поняла, что болезнь является переживанием не только тела, но и души, когда мне было около тридцати. Я только-только приступила к психиатрической практике, но вынуждена была взять полугодовой отпуск, чтобы отправиться в дом к своим родителям, куда моего отца перевезли из больницы умирать. Отец проиграл свою долгую и героическую битву с раком, рак поборол его тело, но и после того, как медицина не смогла предложить ему никаких, даже поддерживающих процедур, воля к жизни помогла ему продержаться еще несколько месяцев. И вот он умер, а я смотрела в его широко открытые глаза, в его лицо, которое светилось радостью. Я убеждена, что он видел что-то недоступное моему зрению, а я доверяю своему восприятию и с глубокой признательностью отношусь к этому дару. Какое-то мгновение назад отец был еще здесь, а в следующее его уже не было. Осталось одно опустошенное тело, которое уже покинула душа. Тело было теплым, и какие-то клетки, возможно, еще продолжали работать секунды спустя, но ни его самого, ни его души больше не было в этом теле. Его страдания завершились, а тело, которое продолжало лежать, напоминало оставленную по забывчивости одежду, изношенную и истрепанную, очень знакомую, но больше непригодную для человека, который когда-то ее носил. Выражение отцовского лица говорило о том, что там, куда в момент смерти устремился его взор, есть нечто прекрасное. Что-то подобное происходило и до этого, в период, когда ему пришлось долго-долго умирать. Увиденное осталось со мной как знание о том, что на этом этапе жизни происходит что-то чрезвычайно важное. Из-за трудностей с дыханием отец не мог подолгу говорить, и потому в те последние месяцы именно внутренний мир стал его прибежищем. Вполне вероятно, что он ушел после того, как пробыл здесь ровно столько, сколько ему самому было нужно, чтобы доделать все, что он считал важным на пороге между этим миром и следующим. Умирающие люди проводят свои дни так же, как новорожденные: они подолгу спят и видят сны, позволяя родным и близким делать все, что нужно, по уходу за ними. Сны, мечтания, моменты ясного сознания, а также разговоры не только облегчают переход, но и служат лекарством для души. За годы, прошедшие с того времени, мой сын, моя мать и близкие друзья пережили кризисы, связанные с болезнями и хирургическими вмешательствами. Я поняла, что, когда ребенок подвергается серьезной хирургической операции, его мать, как никто другой из близких людей, чувствует не только уязвимость своего ребенка, но и собственную незащищенность. Это же произошло и на пороге взросления моего сына, когда ему выпало испытание, в котором были все признаки инициации в мужской мир, и этот опыт, бесспорно, стал для него путешествием души. Возможно, эта духовная перспектива, которой я поделилась с сыном, помогла ему пережить выпавшие на его долю страдания.

Когда моя восьмидесятипятилетняя мать тяжело заболела и ей не хватало сил, чтобы жить дальше, нам обеим показалось, что пришло начало конца, но вдруг ей стало лучше, затем она поправилась и еще в течение трех лет вела вполне самостоятельную жизнь, как личную, так и профессиональную. Полагаю, что сделанное и сказанное мной оказалось решающим в том, куда качнулись весы, но именно она сама на уровне души приняла решение жить, и потому телесное здоровье вернулось к ней.

Медицинские и хирургические кризисы, через которые прошли мои ближайшие подруги, сказались и на мне – в той мере, в какой на нас способны повлиять лишь наши ровесники, те, кого мы любим и благодаря кому понимаем, какой короткой может быть и наша собственная жизнь.