Натали Зальцман - Инцесты

, потому что оно вопреки фрейдовской идее указывает на несоответствие бессознательного, которым оперирует антрополог, с тем бессознательным, с которым сталкивается психоанализ: «Не странно ли, – пишет Лакан, – что некий Леви-Стросс полностью захватывает территорию, на которой, согласно Фрейду, царствует бессознательное, настаивая, что структура языка и часть социальных законов регулируют связи и филлиацию?» [5] Ecrits, р. 285. . Не возвращаясь к недавним дискуссиям [6] Ср.: J. Andre. Violences oedipiennes, in Revue fran aise de psychanalyse, № 1, 2001. , в контексте проблематики инцеста достаточно лишь указать на продолжающиеся попытки подчинить аналитическую точку зрения взглядам социальной антропологии.

Либо мы трактуем инцест в терминах закона, следуя его определению в словаре Литтре: «Незаконное соединение родственных или породненных лиц в выходящей за рамки закона степени», либо, согласно Роберу, в терминах телесного контакта: «Сексуальные отношения между мужчиной и женщиной, являющихся родственниками или породненных в степени, запрещающей брак».

В каждой из этих двух ситуаций речь идет о взрослых, для которых «сексуальный» означает «генитальный» и которых объединяет нарушение запрета.

Для антропологической точки зрения центрация на взрослых не является недостатком, скорее, это необходимость, продиктованная самой природой предмета исследования: связей и отношений. Сложность возникает лишь когда психоаналитик думает, что он без всякого вреда может ввести символический план, регулирующий обмен (слов, женщин, благ), в лоно своих компетенций, где «сексуальное» диссоциируется от «взрослого» и «генитального» и даже от запрета. Нет никакого сомнения, что препятствия и всякого рода цензура, способствующие процессу вытеснения, принимают участие в формировании бессознательного. Является ли это его основным источником? Или же следует признать, что бессознательное формируется безграничной инфантильной сексуальностью, усилиями, которые прилагаются для ее психической проработки, экономической необходимостью психического аппарата расщеплять и благодаря этому как бы удерживать в стороне эксцесс ярости и насильственности фантазмов, а также признать, что бессознательное формируется также и под угрозой распада, исходящей от воображаемого? Психозы редко возникают из-за запрета (или из-за его нарушения), чаще, наоборот, из-за его отсутствия, достаточно вспомнить психиатрические случаи, упомянутые Андре Грином.

При рассуждениях об инцесте одна из основных трудностей для теории психоанализа состоит, безусловно, в навязанной антропологией ассоциации инцеста с запретом на него: будто бы связь является инцестуозной только из-за запрета, с которым она сталкивается.

Пока мы рассуждаем, отталкиваясь от эдиповых желаний и преград, с которыми они сталкиваются, все, казалось бы, просто, но это, скорее, иллюзия. Но как только мы выходим за эти рамки, следует ли говорить, как Лакан, что мы направляемся к «немыслимому»? Если же мы захотим исследовать, услышать и увидеть это «немыслимое», тогда мы сможем понять его как что-то составляющее суть психоанализа, его теории и практики, а не его отвергнутую часть.

«Психический инцест игнорирует запрет», – пишет Ж.-Б. Понталис [7] In Fenetres, Gallimard, 2000, p. 135. . Эта формулировка, которая, в частности, касается семантического смещения понятия инцеста, указывает на невозможность смягчения, камуфляжа сложности. Имеет ли в психоанализе понятие «инцест» только лишь метафорическое значение? Прежде чем процитировать отрывок из «Федры» Расина, полезно обратиться к словарю Робера, в котором автор, дав определение инцеста, позже добавил: «преувеличенная, инцестуозная любовь». Мы можем согласиться, что это «преувеличение» обозначает вход в психоаналитическую область. Человек, или, точнее, инфантильная сексуальность, преувеличивает сексуальность!

Сотрудничество, даже, можно сказать, соучастие Лакана и Леви-Стросса в становлении структурализма привело к тому, что, по крайней мере, во Франции в психоанализе стали делать упор на взаимосвязи между инцестом, запретом на него и символическим планом. Но для Фрейда и для нас, его последователей, такой подход связывается не столько с самим комплексом Эдипа, сколько с его «катастрофой» в том смысле, о котором пишет Расин во введении к пьесе «Феваида», где он трактует разрешение основного конфликта трагедии. Установление символического регистра и его правил, даже если он в прямом и переносном смысле подчиняется развитию ребенка в период перехода из дошкольного возраста в школьный, закрывает главу инфантильной сексуальности. А точнее, инфантильная сексуальность модифицируется, что приводит к ее различным искаженным проявлениям – от отдельных симптомов к творческой продукции, проходя при этом через полную дестабилизацию сексуальности, а именно ее конечных инстинктивных целей. Другими словами, психоаналитический подход к проблематике инцеста, опирающийся на примат символического плана, в конечном итоге отсылает к зоне второстепенного, к тому, что является сутью инфантильной сексуальности, а именно к силе воображаемого (его психической насильственности), к созданию фантазма (который становится «инцестуозным» из-за запрета, пытающегося его ограничить), а также к тревоге и удовольствию, которыми он питается.

Читать дальше