Вивек Мурти - Вместе. Как создать жизнь, в которой будет больше любви, дружбы и хороших привязанностей

В этих и во многих других случаях я смог увидеть жизненно важную роль, которую могут играть социальные связи, когда люди, семьи и сообщества сталкиваются с серьезными проблемами. В то время как одиночество порождает отчаяние и еще большую изолированность, единение повышает оптимизм и креативность. Когда люди чувствуют, что они принадлежат друг другу, их жизнь с тановится сильнее, богаче и радостнее.

И все же вместо этого доминирующие в современной культуре ценности пропагандируют суровый индивидуализм и стремление к самоопределению. Они твердят, что мы сами формируем свою судьбу. Может быть, эти ценн ости вносят свою лепту в тот мощный поток одиночества, который я наблюдал? Супружеская пара из Балтимора не могла нарадоваться своим детям, но они же признались, что уделяют уходу за ними столько времени, что чувствуют себя отрезанными от друзей. Один преуспевающий главврач из Лос-Анджелеса неохотно признался мне, что только что отметил свой день рождения в одиночестве, потому что из-за напряженного рабочего графика потерял связь с друзьями. Делиться такими историями нелегко. Многие стеснялись признаться, что чувствуют себя столь одинокими. Это чувство стыда было особенно острым в таких профессиональных культурах, как юриспруденция и медицина, где самостоятельность считают высшей добродетелью.

Искренне преданные своему делу врачи, медсестры и студенты-медики, с которыми я встречался в Бостоне, Нашвилле и Майами, говорили, что чувствовали себя эмоционально изолированными на работе, но не признавались в этом, опасаясь реакции коллег и пациентов. Некоторые даже опасались, что советы по медицинскому лицензированию могут поставить под вопрос их профпригодность, раз они опосредованно признают наличие проблем с психическим здоровьем. Тем не менее они знали, что их одиночество вносит вклад в их истощение и эмоциональное выгорание. Но они не понимали, что можно с этим сделать.

Другие даже не осознавали, что испытывают именно одиночество. Но как только хоть один человек ломал этот лед молчания и произносил слово «одиночество», поднимались руки, и люди желали поделиться новыми историями. Мужчины, женщины, дети. Высококвалифицированные специалисты. Менеджеры по продажам. Малоимущие. Не стала исключением ни одна группа, независимо от опыта, богатства и образования.

Многие описывали свои чувства как отсутствие причастности и рассказывали, что пытались что-то с этим сделать. Многие вступали в общественные организации и переезжали в новые районы. Они работали в опенспейсах и ходили на «счастливые часы» в кафе. Но ощущение дома оставалось иллюзорным. Им не хватало фундамента этого дома, то есть подлинной связи с другими людьми.

Дом – это место, где тебя знают. Это когда тебя любят за то, какой ты есть. Это значит делиться чувством общности, общими интересами, стремлениями и ценностями с другими людьми, которым ты небезразличен. В одном сообществе за другим я встречал одиноких людей, которые чувствовали себя бездомными, хоть у них и была крыша над головой.

Сидя в номере отеля после насыщенного дня из множества городских и общественных собраний, я размышлял об этих историях с любопытством и беспокойством. Я и сам был не чужд одиночеству. В первые годы учебы в начальной школе, когда родители каждое утро высаживали меня перед школой, у меня начинало сосать под ложечкой. Это было похоже на волнение в первый школьный день, вот только повторялось оно весь учебный год. Я не боялся экзаменов и домашних заданий. Меня беспокоило чувство одиночества. И мне было стыдно признаться в этом родителям. Это означало бы куда больше, чем сказать, что у меня нет друзей. Это было бы похоже на признание того, что я никому не нравился и не был достоин любви. Стыд, сопровождавший одиночество, годами усиливал знакомую боль, пока я наконец не нашел друзей в средней школе и не почувствовал, что действительно связан с ними.

Однако, несмотря на мои собственные приступы одиночества, я никогда не смотрел на этот вопрос как на потенциально приоритетный для общественного здравоохранения. Это не входило в программу, которой я поделился с американским Сенатом во время слушаний по моему утверждению меньше чем за год до этого. Но эта проблема вдруг стала очень масштабной.

Вопрос был только в том, как ее решить. Многие люди, с которыми я встречался, были уверены, что у меня в распоряжении есть миллиарды долларов и штат из десятков тысяч сотрудников. Мне часто приходилось говорить им, насколько сильно это не соответствовало действительности. Но все же моя новая должность давала мне возможность с высокой трибуны повышать осведомленность общества об одиночестве, проводить беседы с заинтересованными сторонами и выдвигать аргументы в пользу сдвигов во всем – от исследований и политики до инфраструктуры и индивидуального образа жизни.