Дэвид Кесслер - Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение

Кеттлуэлл описывает мгновения до того, как она резала себя, как «ужасное, скребущее, дергающее, тревожное беспокойство». Это беспокойство превращалось в «гнетущее напряжение, словно что-то ползло по моей плоти и мне хотелось стряхнуть это со своей кожи, как лошадь стряхивает мух. Я садилась на кровати, впивалась ногтями в лицо, испытывая желание разорвать на себе кожу. Что вы можете поделать с таким желанием?»

Испытав подобные ощущения, Кэролайн пыталась разобраться, как обычный человек может прекратить поведение не просто саморазрушающее – дикое. Что заставляло ее резать себя? Ни одна из «тривиальных» подростковых проблем Кэролайн не давала адекватного объяснения: «Сколько проблем следует иметь, чтобы оправдать самоповреждение?» Кеттлуэлл составила список возможных объяснений: чудаки и оригиналы в семейной истории (пьяницы, склонные к депрессии и самоубийству); ужасная ностальгия, граничащая с паникой; ночные кошмары и боязнь темноты. Но ни одно из этих объяснений не казалось существенным или истинным по отношению к ее собственному опыту. Все, что она знала, – это настоятельная потребность удовлетворить свое желание, и, когда она резала себя, тревожное беспокойство уходило. Разрежь – и ты проживешь день. Разрежь, и можешь садиться за уроки.

Кэролайн резала себя в отчаянии, или когда ощущала унижение, или неуверенность, или вину, или одиночество.

«Я нежно касалась лезвием бритвы бледной кожи на внутренней поверхности локтя, а потом медленно проводила линию – так медленно, что чувствовала, как через лезвие передаются самые слабые толчки сопротивления тканей, сменяющиеся свободным ходом лезвия. Это была очень тонкая, изящная боль, едва ли вообще боль, словно легкий мимолетный ожог от расплавленного свечного воска. После бритвы кожа словно таяла, на мгновение приоткрывая молочно-белые внутренние слои, прежде чем крохотные бусины крови насыщенного темно-красного цвета просачивались через разрез длиной в дюйм. Затем кровь наполняла разрез и начинала искажать чистые и ровные края аккуратно нанесенной раны. Хаос в моей голове превращался в мягкий шелк тишины и покоя. Я вся становилась этим ощущением – ощущением руки, лезвия, крови и плоти».

Кэролайн резала себя в отчаянии, или когда ощущала унижение, или неуверенность, или вину, или одиночество. «Мне хотелось резать ради самого разреза, – объясняет она, – чтобы осторожно препарировать капилляры, открывать вены. Потребность резать была для меня тем же ощущением, как жажда воздуха в тот момент, когда вы ныряете в бассейн слишком глубоко, чтобы продержаться на одном вдохе».

Она искала истоки своей потребности самоповреждения, но этот поиск в конечном счете привел ее в тупик. Ключи, которые она надеялась отыскать, – какой-нибудь первоначальный эмоциональный заряд или случай, запечатлевшийся в памяти, – так никогда и не нашлись. Кэролайн пыталась найти ответ, распутать это невидимый узел в моменты «изящной боли», но осмысления не происходило, только всепоглощающие эмоции, которые она испытывала в такие моменты.

В этом ощущении Кэролайн нашла способ уводить свое внимание от того, что беспокоило ее, к тому, чем она могла управлять. Вот это самое управление и стало захватом, захватом внимания и самой себя. Это привело к замкнутому кругу, который очень трудно разорвать. Одна из головоломных задач по выяснению истоков подобной склонности состоит в определении, является ли самоповреждение предшественником или последствием, причиной или результатом. Была ли Кэролайн захвачена самоповреждением и, следовательно, прибегала к нему в моменты дискомфорта или тревоги или нанесение ран было результатом захвата тревогами и потребностью в освобождении? Дело в том, что захват может порождать захват.

Когда Нора была ребенком, ее сбивало с толку несоответствие между тем, как выглядела ее семья для стороннего наблюдателя, и тем, что она сама переживала в этой семье. Нора не умела видеть различия между фундаментальными вещами – между любовью и агрессией, безопасностью и опасностью, порядком и хаосом.

– Во всех семьях есть свои правила, – говорит Нора. – Это система, которая призвана творить иллюзию и набрасывать вуаль на реальность.

Долгое время Нора жила наедине со своим ужасом от семейного террора.

– Вот одно из моих самых ранних воспоминаний, – рассказывала она. – Я сидела за обеденным столом. В нашем доме были приняты льняные скатерти, шестьдесят минут взрослых разговоров и не ставить локти на стол. И тут меня вырвало. Не знаю, была ли это болезнь или просто нервы. Не представляю. Но меня постоянно тошнило. В этот момент, как я помню, вокруг стало тихо; моя мать открывала и закрывала рот, она что-то говорила, но я не слышала. Я пулей вылетела из-за стола – хотя в воспоминании все осталось как в замедленной съемке, – но мать поймала меня. Она пыталась заставить меня съесть то, чем меня вырвало. Я описалась. Что происходило потом, я почти не помню.