Валерий Трусов - Пётр Олегович

– Здравствуйте, меня зовут Пётр Олегович Мочёнов, – на протяжении вот уже нескольких десятилетий наш герой ежедневно пишет эту фразу в своём толстом пожелтевшем дневнике.

Не любил Пётр Олегович своё так называемое «ФИО», не подходило ему оно от слова совсем. Не верите? Ну тогда смотрите. Мочёнов знал, что «Пётр» переводится с древнегреческого языка как скала или камень. И какой же Пётр Олегович камень?! Скорее, простоватый Петя, Петруша или Петька, но уж точно не Пётр. Не соответствовало это имя застенчивому, скромному и вечно нерешительному Мочёнову. Кстати, насчёт Мочёнова.

Фамилия эта ни капли не смущала Петра Олеговича, чего нельзя было сказать об окружающих. Нет, не думайте, что другие люди стеснялись фамилии Мочёнова – наоборот: они усердно предоставляли эту «привилегию» ему самому. На протяжении всей жизни Петра Олеговича окружающие уязвляли и оскорбляли его человеческое достоинство второсортными шутками и острыми словечками, связанными с его неказистой фамилией. Началось всё, как полагается, с самого рождения. У детей прекрасная фантазия, поэтому в школе эта проблема была остра, как никогда. Не счесть, сколько раз смущался и претерпевал страдания Пётр Олегович от своих менее толерантных сверстников, с невероятным энтузиазмом образующих от фамилии Мочёнов множество не слишком приятных прозвищ. Да и взрослые коллеги в институте подчас не могли сдержать тупую улыбку, в первый раз слыша фамилию Петра Олеговича. Окончательно Мочёнов разочаровался, когда его жена, Дурова Людмила Юрьевна, отказалась брать его фамилию, оставив свою собственную. Дети тоже не отличились от матери, при рождении взяв её фамилию. Очень уж настаивала на этом Людмила Юрьевна, приводя в аргументы многочисленные истории мужа из детского сада и школы, которые он необдуманно поведал своей жене ещё в самом начале их отношений. Между Мочёновым и Дуровым Пётр Олегович всегда выбирал Дурова, так как обидных прозвищ от этой фамилии чисто лексически было образовать труднее. По крайней мере, Пётр Олегович именно так объяснял себе причину, по которой его жена из двух одинаково странных и необычных фамилий выбрала свою. Хотя Петру Олеговичу в глубине своей души было всё равно. Что Дуров, что Мочёнов – сути это не меняет, если имя неподходящее.

Что же насчёт отчества? Тут Пётр Олегович был довольно терпим. Ассоциация в данном вопросе была связана исключительно с его отцом, что, на самом деле, было довольно логично, ведь в слове «отчество» присутствует корень -отч-, который произошёл от старого слова «отче» – отец. Но даже не в этом было дело для Петра Олеговича, хоть он и любил находить везде закономерности и правила. Всё было намного проще. Отец его был слишком спокойным, бездейственным и в какой-то степени даже глупым, хотя юный Пётр Олегович часто ошибочно приписывал излишнюю простоту своего отца не менее излишней мудрости. По факту же его отец был недалёким человеком. Плохих воспоминаний о своём отце у Петра Олеговича не было, равно как и хороших, лишь некий серый образ в голове. Поэтому отчество Олегович было вполне себе приемлемым, хоть и не носило для Мочёнова какой-либо окраски или отличительной черты.

Так воспринимал себя Пётр Олегович Мочёнов, каждый раз записывая свои инициалы в дневнике. На самом деле же деле, Пётр Олегович не был просто набором каких-то неуникальных и безликих слов. Мочёнов был настоящей личностью.

Пётр Олегович был уже человеком пожилым, медленно, но верно приближавшимся к отметке в восемьдесят лет. Правда, свой грандиозный юбилей праздновать ему было не с кем. Единственными его спутниками были многочисленные морщины на лице, частая головная боль и целый букет различных старческих и не очень заболеваний, который, судя по своим невиданным масштабам, наверняка стоил целое состояние.

Окружение Петра Олеговича также нельзя было назвать приятным. Каждый день в своей комнате он находился в неизменной компании некогда мягкой кровати, с годами превратившейся в неудобное, особенно для старика, твёрдое ложе; массивного письменного стола из дуба, держащего на своей крепкой основе десяток различных покосившихся отсеков и ящиков, забитых исписанными бумагами, инструментами и предметами, разложенными по давно забытому порядку, ныне превратившемуся в красивый и по-своему гениальный хаос; разнообразных шкафов, на полках которых стояло огромное количество книг, преимущественно научного содержания, приборы для расчётов и вычислений, дипломы, фоторамки, глобусы, телескоп, некогда наполненный обитателями аквариум и ещё много чего полезного в быту и на научном поприще.