Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

Так поступают многие из плотоядных животных, в особенности из породы кошек; то же проделывают и дикари, преимущественно из числа людоедов [73].

Я вовсе не думаю, чтобы этим исчерпывались все поводы, побуждающее нас к смеху ненависти. К ударам, к оскорблениям, к множеству всякого рода жестокостей нашей души мы иногда желаем присоединить еще злорадство и насмешку: мы смеемся, чтобы поглумиться над жертвой, чтобы заставить ее переходить поочередно от мучений страха к унижениям презрения, и при всем том ясно показать ей, что она для нас не более, как предмет забавы.

Ненависть так естественно сопровождается улыбкой, что мы часто улыбаемся при одном только замысле мщения, даже в отсутствии жертвы, и в этом случае мы протягиваем руку горизонтально ладонью вниз, как бы желая сказать – подожди же! И подобное клятвенное обещание неизбежно сопровождается ядовитой демонической улыбкою. Здесь уже не может играть никакой роли теория атавизма, построенная на клыках; смех вызывается здесь контрастом между тем спокойствием, каким, по нашему мнению, наслаждается ненавистное лицо, и тем ураганом, с каким мы намерены на него обрушиться.

У детей, у дикарей и париев нашего общества высунуть язык и показать его во всю длину своему врагу считается знаком презрения и отвращения; в этом мимическом акте больше пренебрежения, чем ненависти; может быть в связи с ним находится и выражение желания плюнуть на землю или в лицо презираемой и отвратительной для нас особы. Это выражение, должно быть, очень древнее и очень автоматичное, так как изображения его встречаются у идолов Полинезии, Индии и Мексики. Мне самому случалось видеть, как шимпанзе и дети плевали в знак угрозы и гнева, хотя как те, так и другие никогда и ни от кого не могли заимствовать этого жеста.

Мимика гнева и ненависти, достигая известной степени, всегда становится угрожающей и подкрепляется движениями рук и ног. Так, поднимают к небу сжатый кулак, или рассекают несколько раз воздух краем ладони, или же топают ногою о землю. Поднявшись до этой ступени, мимика ненависти делается крайне экспансивной, и я не могу объяснить себе, каким образом де-ла-Шамбр, советник и постоянный врач короля, мог в своем сочинении о признаках страстей, в котором посвятил целый том описанию ненависти, высказать следующую ересь:

Хотя ненависть и представляет самую необузданную из всех страстей, но все-таки она принадлежит к числу тех, которые мене всего выражаются на лице. Как будто чувствуя себя виновной в беспорядках, смущающих разум, она желает скрыться и стыдится быть замеченной. Таким образом, кроме некоторых взглядов и некоторых выдающих ее движений, все прочие изменения, встречающиеся в теле во время этого душевного движения, скорее зависят от других страстей, сопровождающих ненависть, чем от нее самой.

Ненависть может, конечно, оставаться немой и сосредоточенной; но тогда и не бывает никакой мимики, – все равно как можно любить, радоваться и страдать без всякого внешнего проявления этих волнений. Но разве ненависть обнаруживается, она выражается в чрезвычайно экспансивной форме.

Таблица 4

Различные выражения: а – удовольствие, б – страдание, в – любовь, г – ненависть, д – сладострастие, ж – целомудрие.

Иногда, чаще всего именно при той форме ненависти, которая слывет под именем гнева, мы чувствуем потребность сделать самим себе какой-либо вред и разбиваем окружающее нас предметы, раз мы не можем или не хотим наносить удары ненавидимому лицу или, вместо него, кому-нибудь другому.

Вообще степень вреда, какой мы причиняем в подобном случае сами себе, может служить мерилом напряженности нашего гнева; ценность и хрупкость разбиваемых предметов в свою очередь является довольно точным масштабом. В начале мы довольствуемся тем, что бьем себя кулаками, либо слегка кусаем себе губы или ногти; потом, мы рвем на себе волосы и бороду, кусаем себя до крови; можем далее дойти до нанесения себе ран и, наконец, до самоубийства. Во всяком случай, все это ни что иное, как превращение сил, подобное тому, какое бывает при чувстве страдания. То же самое следует сказать и относительно повреждений окружающих предметов в приступе гнева. Мы можем начать с незначительного кусочка бумаги; потом переходим к стаканам, бутылкам, стульям, а в более важных случаях, – к зеркалам, картинам, статуям и другим ценным предметам. Чем труднее разбивается вещь, чем больше мы производим шуму, разбивая ее, чем дороже эта вещь, тем полнее изливается и наша ненависть при таком превращении психических сил, главные законы которого мы уже исследовали в другом сочинении [74].