Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

Расширение мимического поля соответственно возрастающему напряженно волнению представляет собою один из главных законов, управляющих распространением движений, и в основе этого закона лежит весьма простое, элементарное физическое явление. Небольшого числа нервов и мышц не хватило бы для распространения и превращения данного количества психического движения. И вот, после того как истощены все средства цереброспинальной и симпатической нервной системы, мимические акты иногда, по-видимому, стремятся выйти из нас наружу, при чем мы сочувственным образом вовлекаем в движение внешние, окружающие нас предметы, как одушевленные, так и неодушевленные. Как часто человек, опьяненный счастьем, в период наибольшего напряжения мышц своего тела заставлял танцевать стулья и столы своей комнаты, а также своих друзей, если только они находились под рукою! В других случаях, те же предметы, попадая в наше распоряжение, становятся как бы метательными снарядами, которые в припадке страдания или ненависти мы далеко отбрасываем от себя с большой центробежной силой.

Следующая схематическая фигура представляет графически распространение мимических кругов, в том виде, какое оно имеет в большинстве случаев; начинаясь с лица, движение переходит на шею, руки, туловище, нижние конечности и, наконец, в бессознательную область своей чувственной нервной системы.

Рис. 3

Последний критерий, весьма важный для измерения силы волнения, заключается в быстроте чередования мимических сокращений и расслаблений, т. е. в последовательной смене различных мимических картин. Здесь напряженная сила центрального движения, сопровождающего данное волнение, благодаря именно такой смене, находит возможность освободиться к несомненной пользе нервных центров. Это чередование особенно ясно можно наблюдать при выражениях страдания: за слезами следуют рыдания, стоны, крики, вздохи, вздрагивания, и все эти явления могут следовать одно за другим в различном порядке.

Таким образом, спазмолический и удушливый смех может чередоваться с воплями и различного рода конвульсиями.

Когда все четыре элемента, исследованные нами порознь, соединяются вместе и сочетаются между собою, тогда уже в одной мимической сцене находятся налицо все доказательства сильной напряженности волнения. Действительно в одно и тоже время могут проявиться сильные сокращения и сокращения продолжительные, а также широкое распространение мимических явлений и последовательная смена различных картин.

При самых высших степенях волнения ни одно из этих условий само по себе, ни все четыре, взятые одновременно или последовательно одно за другим, не оказываются достаточными для полного воспроизведения мимической картины. В этих случаях имеет место паралитическая форма выражения, вызываемая истощением нервных центров и усталостью мимических мышц. Отсутствие движений может быть абсолютным или почти полным. Но это уже совсем не та неподвижность, какую представляет тот, у кого все внутри окаменело; это скорее неподвижность мнимой смерти. Много, если при этом замечается несколько характерных следов того волнения, которое привело нас к такому крайнему состоянию. Крик – я умираю – одинаково может служить выражением как крайней степени удовольствия, так и чрезмерного страдания; обморок может быть последним финалом яростного гнева, равно как неистовой зависти, или обманутого честолюбия. Глубокий наблюдатель в подобных случаях всегда может открыть истинную причину этой высшей мимической катастрофы. Великие художники умеют изображать различным образом, но одинаково хорошо Франциску де Римини в тот момент, когда она в объятиях Павла перестает читать роковую книгу, и христианскую мученицу, падающую в обморок от ужаса пред секирою палача.

Человеческое лицо представляет нам такое обширное поле для наблюдений, что с самого детства мы привыкаем считать его важнейшим предметом среди всего одушевленного, окружающего нас мира. Можно сказать, что самый первобытный дикарь, более всего похожий на обезьяну, все-таки, будучи животным общительным, чувствует потребность прямо смотреть на другого дикаря с тем, чтобы читать на его лице угрозу или любовь, желание или страдание. Наши дети, с самого юного возраста, не получившие еще никакого воспитания, очень скоро приобретают достаточно опытности для надлежащего понимания языка человеческой мимики: в этом отношении они обладают даже удивительной проницательностью, так что могут угадывать наши желания, дурное расположение духа, наши подозрения, прежде чем мы выразим все это словами. Эта опытность из году в год совершенствуется и, в конце концов, создает в каждом из нас известный физиономический талант, который, начиная с бессознательного толкования наиболее автоматических явлений, постепенно возвышается до самого утонченного распознавания морщин, улыбок и слез. Это и есть обильная жатва, откуда наука должна выбрать несколько содержащихся в ней спелых и здоровых зерен, отделивши их от всей мякины легкомысленных догадок, и предположена, от всей туманности того инстинкта, который умеет только предчувствовать истину, но не способен передать ее в ясных и точных выражениях.