Елена Трепелкова - Высшая школа материнства

Передо мной лежало наше будущее: радостное, но такое неясное, точно подернутое утренней дымкой. Мир так коварен и жесток в своей беспристрастности. Каждый сам строит свою жизнь. Я наблюдала, прислушивалась, ловила все, что говорилось вокруг: нетерпеливые предвкушения вновь прибывших и довольное превосходство с примесью легкой зависти у уезжавших…

В Советском Союзе царил печально известный дефицит. Одеждой, электроникой, кухонной техникой люди за границей старались запастись впрок. Мои собственные взгляды все еще оставались неясными, хотя уже начинали формироваться. Свой внутренний прибор самонаведения я твердо настроила на счастье. Нужно было найти механизм его обеспечить. Я поняла, что хотеть что-то приобрести можно бесконечно, что нельзя собрать у себя все богатства мира, а значит, деньги не могут дать счастья, ведь их никогда не бывает достаточно. «Жить не хуже других» представлялось мне делом пустым и хлопотным. Не хотелось впадать в потребительский раж и гнаться за миражами материального рая, до конца жизни превращаясь в добровольного раба собственной жадности. Я предпочитала цели, которые имеют предел.

Тогда-то мне и пришло мимолетное откровение, еще не до конца оформившаяся мысль: лишь любовь обладает завершенностью. Любовь вообще и семейная жизнь в частности предстали передо мной в новом свете. Материальные блага означают бесконечный поиск, который возобновляется всякий раз, когда мы утоляем очередное желание. Любовь же бездонна, бесконечна и неистощима. Завершенность любви и заключается в бесконечности этого чувства. Истинная любовь дает абсолютное удовлетворение, блаженный покой. Тебе больше ничего не нужно: у тебя все есть.

Поймите меня правильно. Я люблю хорошо жить и люблю роскошь и не упускаю случая насладиться ею. Попадая в пятизвездочный отель, я нарочно медлю и с неохотой покидаю его. Для меня это много значит, ведь я встаю с рассветом и могу часами смотреть достопримечательности и исследовать новые места. Перед тем как куда-то ехать, я первым делом выясняю, во сколько всходит и заходит солнце, чтобы знать, сколько у меня будет времени на прогулки. Но и более скромный приют меня вполне устроит, если того требуют обстоятельства. Я никогда не была особенно жадной до денег; они не играли большой роли в моей жизни, точнее, не становились ее движущей силой. Иными словами, я никогда по-настоящему не любила деньги и не хотела ограничиться компромиссным решением сделать главной целью своей жизни материальное обогащение.

Мне кажется, что взросление можно сравнить со шведским столом. Это лакмусовая бумажка нашего воспитания, предыдущего опыта и восприятия жизни. Тот, кто слишком голоден, набрасывается на все без разбора, ест слишком много и чересчур быстро. Тот, кто невежествен, упускает возможность попробовать новые экзотические блюда, а другого случая может и не представиться. В то же время чрезмерно жадный рискует набить рот, не разбирая вкуса и толком ничего не распробовав. Утверждают, что Джонатан Свифт сказал: «Смел был тот человек, который впервые отведал устриц». Я убеждена: шведский стол придает многим смелости до тошноты наесться экзотическими деликатесами, к которым у них нет ни склонности, ни привычки. Последствия могут быть разными: от легкой тяжести в желудке до серьезного несварения. Однако не стоит судить таких людей строго. Поскольку все мы, смертные, как правило, ограничены в средствах, есть смысл в том, чтобы воспользоваться возможностью попробовать все то, что попробовать позже возможности уже не будет. Но я считаю, что это опасный путь. Шаг за шагом мы теряем свою свободу и, забывая, что нам нравится на самом деле, хватаем самое дорогое в угоду собственной жадности. Не те ли же самые соображения ложатся порой в основу выбора карьеры?

К шведскому столу своей взрослой жизни я подошла довольно бесцеремонно. Нет, то была не жадность, но жадное любопытство и нетерпение. Меня будоражили зрелища, звуки и запахи того великолепного действа, которое мы именуем жизнью. Мне хотелось чего-то исключительного, неуловимого, неземной красоты.

Нью-Йорк был лучшей зарубежной точкой. О лучшем распределении трудно было мечтать. Я была счастлива, но не до исступления. Я не рассматривала это как исключительное благо, скорее воспринимала как нечто совершенно естественное, ведь другой жизни я не знала. Иными словами, я восприняла это как должное.

Я родилась в семье советского дипломата. Мои воспоминания о детстве – лоскутное одеяло: длительные зарубежные командировки отца, в которых мы его сопровождали, и – гораздо чаще – краткосрочные, когда я, мама и брат оставались в Москве и ждали его возвращения. До сих пор помню, как года в 3–4 тосковала, заслышав гул пролетающего над головой самолета.