Аманда Палмер - Хватит ныть. Начни просить

Тот отец и его маленькая девочка не хотели театра.

Они не хотели, чтобы их провоцировали.

Они хотели, чтобы их развлекли.

Но они хотели кое-чего еще. Они хотели близости.

Когда я стояла в белом гриме и в пачке, меня вдруг осенило, что я была обслуживающим персоналом: причудливым сочетанием придворного шута, официантки и слуги. Я ощущала себя странным музыкальным автоматом, который срабатывал, когда в него опускали монетку, чтобы осуществлять связь между людьми.

В первый день в роли Невесты я кое-чему научилась. Стоять на пластиковом ящике с течением минут становится крайне неудобно, ведь ты медленно начинаешь проваливаться в центр. Это ад.

Я стояла в своих военных сапогах примерно полчаса, потом эта поза становилась невыносимой, и мне нужно было изменить положение. Я ждала, пока рядом не будет зевак, незаметно переносила вес с одной ноги на другую и вставала на другую часть ящика. Несколько дней спустя я поняла, что могу решить эту проблему, постелив на ящик кусок фанеры.

В моем безмолвном застывшем состоянии время и пространство приобретали новые качества и измерялись от одного движения до другого, а я создала внутренний диалог с миром вокруг. Я считала, что если буду громко проговаривать что-то в голове, то это сообщение можно будет прочитать в моих глазах.

Привет.

Я несколько раз моргаю и смотрю на своего нового друга, а он в свою очередь смотрит на меня.

Когда он бросает деньги в шляпу, я смотрю ему прямо в глаза и думаю:

– Спасибо.

Моргнула.

– Вот. Возьми цветок.

Моргнула.

А если у меня было особенно хорошее настроение:

– Я люблю тебя.

Моргнула.

Чего я не ожидала, так это внезапного, мощного взаимодействия с людьми, особенно одинокими людьми, которые выглядели так, будто сто лет уже ни с кем не общались. Меня восхищал интимный момент во время затянувшегося зрительного контакта посреди оживленного тротуара, рядом проезжали машины, ревели сирены, уличные торговцы продавали свой товар, активисты раздавали флаеры прохожим, потрепанные иммигранты пытались продать спешащим пассажирам газеты о бездомных. Там, где прямой взгляд в глаза незнакомцу, который длится больше двух секунд, обычно запрещен.

Мои глаза говорили:

– Спасибо. Я вижу тебя.

А их глаза отвечали:

– Никто никогда меня не замечает. Спасибо.

Несколько лет назад после занятий йогой учитель попросил нашу группу вспомнить первый случай из нашего детства, когда мы заметили, что что-то (так и не подобрав более клинического термина) не в порядке. Мой ответ вспомнился очень быстро и был настолько обличительным, что я не смогла сдержать смех. На самом деле, это мое первое воспоминание из детства, которое я помню.

Мне было три года. В нашем доме была длинная деревянная лестница, и в один прекрасный день я упала со второго этажа на первый. Я четко помню панику в голове: «Я умру?» – пока я кувырком катилась по лестнице. Все вокруг было размыто. Я осталась цела, но было очень больно. И вот я вся в слезах, сбитая с толку, побежала на кухну, чтобы рассказать об этом эпичном инциденте семье.

Вот, что я помню [6]. На кухне было полно народу: моя мать, возможно, отчим, еще, может, братья и сестры, может, еще взрослые.

И никто из них мне не поверил.

Они подумали, что я все сочинила. Пытаясь обратить на себя внимание. Преувеличивая. Драматизируя.

И вот теперь тридцатидвухлетняя я отчаянно пыталась найти себя, понимая, что все, что я делала в своей жизни как артист, может быть обобщено как:

«Пожалуйста, поверьте мне. Я настоящая. Нет, это действительно случилось. Было больно».

Я сидела и продолжала смеяться.

И плакала. И смеялась.

Над собой.

Было так стыдно.

Я смеялась над всеми номерами, которые я выкидывала, будучи интровертным, обозленным подростком. Я одевалась как чудачка, была не уверена в себе и боялась говорить с людьми. Я смеялась над тем асоциальным студентом, которым я была, когда голая, в бутафорской крови я притворялась мертвой на территории колледжа. Это было частью моей диссертации на тему постмодернистского перформанса, таким образом я пыталась вызвать своего рода реакцию у других студентов.

«Пожалуйста, поверьте мне. Я настоящая. Было больно».

Я смеялась над теми душераздирающими песнями, которые я сочиняла будучи подростком. Они стали дополнением к тому кричащему манифесту с единственной основной мыслью: