Ольга Левонович - Дорога навстречу вечернему солнцу

Тело вот, напротив, стало совсем неуклюжим. Весной поскользнулась Устинья на крылечке, закапанном сосульками, покрытом бугорками льда. Упала, сломала ногу и руку в двух местах.

…Врач спросил, сколько лет. Невестка ответила, что восемьдесят два года недавно исполнилось Устинье Прокопьевне.

В стылой больнице Устинья скоро подхватила воспаление легких.

…Василий, грузный лысоватый мужчина, смотрел, как мечется по дому жена. Нюра копалась в бумагах, деньги достала.… Ушла, упомянув имя медсестры Файки.

Василий, как мать увезли в больницу, ни разу у нее не был. Идти было далеко, а тут весеннее обострение, колени распухли. Какая-то мысль не давала покоя. Остро вспыхнуло вдруг: вспомнил, как жена недавно говорила, что Файка помогла умереть больному раком отцу. О, Господи! Будто ледяной ком встал в груди.

Он тяжело встал, побрел на улицу. Дверь в избушку была почему-то распахнута. Ветер, должно быть, раскрыл. Василий заглянул: по закопченной печке, по темной кровати матери, по столу, по полу расхаживали их ослепительно-белые куры.

– Кыш! – закричал он. Выгнал птиц и опустился на кровать, она тяжело скрипнула. Обхватил голову руками и вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону. Глухой, надсадный вопль вырвался у него из груди, и вдруг в сердце горячо вспыхнуло, ледяной ком начал таять, и с неудержимыми слезами вылилось из глубины полузабытое слово: «мама!».

В типографии – рабочий грохот. Постукивают, будто перебирая металлическими копытцами, громадины линотипы. Мерно ухает печатный станок.

За станком маячит длинная фигура печатника. Он сух и угловат. Мечтательные глаза – за стеклами очков. Он погружен в раздумья и грохочущее существо рядом очень даже его устраивает: не надо ни с кем разговаривать.

Он пишет стихи.

Опять ветра шальные над Россией

И перемены странные во всем.

Бог, где твоя любовная мессия?

Оставил нас, но мы страну спасем…

Он – стопроцентный романтик. Из тех, что за идею идут на смерть. Они горят и готовы к борьбе.

И если придет время, за их полупрозрачными фигурами замаячит кто-то темный и плотный, направляющий.

Печатник женат. Детей его почти никто не видел. Они тихи и диковаты, как идеи своего отца.

Жена его иногда заходит переговорить с мужем. Он – единственный мужчина в женском коллективе линотиписток и наборщиц, но ни ревности, ни настороженности она внешне не проявляет. Она – само безразличие и холодность. Это ее вариант неприязни к мужниным сослуживицам.

Жена – маленькая, остроносая и черноглазая, с пучком черных гладких волос на затылке. Ей бы очень подошла красная косынка и куртка из кожи. И кирзовые сапожки. И революционный револьвер у пояса.

Она бы поставила мужнину начальницу, пышную рыжеволосую женщину, к стенке, и лепила бы в нее пулю за пулей: «За! Невыплату! Зарплаты!». И ни одна жилочка не дрогнула бы на ее мраморном личике.

Когда они, муж и жена, вступили в новую партию, чей вождь беснуется иногда на трибунах и в парламенте, застенчивый муж увидел-таки свои стихи в «Народном голосе»:

Да, в партии нас тысячи достойных,

И миллионы будут вслед идти…

…Ухает станок, и почти бестелесный печатник сутулится рядом. Станок задает ритм, и плывут, слагаются строчки. В ту газету, которую он печатает, не взяли пока ни одной его строки. Но придет время. Его время. Он верит в это.

– На кривой козе не объедешь! Упёрся! – Саша с досадой бросил бумаги на стол.

– А что случилось? – сочувственно спросила Тамара.

– Вчера до трёх ночи расшифровывал запись на диктофоне, написал о вчерашнем митинге! – Саша уселся за компьютер темнее тучи, – Сан Саныч из четырёх страниц оставил полстранички! Говорит – ставьте побольше снимков, будет фоторепортаж.

Макар, щуплый журналист, с прокуренной рыжей бородкой, криво улыбнулся, показав желтые зубы:

– Тамарочка, пока ты по неоплачиваемым отпускам ездила, тут бури местного масштаба пронеслись. Вчера митинг был. Я фотал, Сашок с диктофоном у трибуны ходил. Ветрище, а людей уйма собралась. Причина такова. Слышала, поди, китайцы к нам пожаловали. Прикидывают, вороги, где лес можно почти задарма урвать. Лезут в нашу забайкальскую глубинку. Уже и квартирку сняли, и с главой администрации по лесосекам проехали… В договоре, как водится, прописано, что вывезут горельник. А на практике, как известно, попрут отборный круглый лес. Вот народ и поднялся.

Тамара, чернявая полноватая журналистка, посмотрела на Макара широко раскрытыми глазами, поднесла кулачки к щекам: