Ольга Левонович - Дорога навстречу вечернему солнцу

Тамара и вправду собралась, наняла машину, и со всем накопленным добром скрылась в неизвестном направлении. Муж ее протрезвел, и с досады перебил стекла в доме.

Прошло семь лет. До Любы доносились редкие слухи, что Тамара снова вышла замуж, родила сына, и со вторым мужем рассталась.

И вдруг в магазине горластая Любина соседка:

– Слышали, Тамарка к мужу вернулась! Добра у ей – цельный камаз. И двое пацанов с ей. Второй-то Борьке неродной будет.

Следующий поход в магазин еще больше прояснил ситуацию. Теперь перед сельчанами выступала сама Тамарина свекровь:

– Димка-то все энто время писал отцу, тайком от матери, значит. Вот и выпросился – согласилась она вернуться. Боря и младшего принял как родного, не пьет теперя, закодировался, городить стайку взялся, корову покупают. Тамарка с деньгами приехала.

… Раздался телефонный звонок и Тамарин голос, слегка измененный мембраной, прокричал в трубку:

– Любк, приходи в гости. Я не могу к тебе, обстоятельство одно есть.

Едва Люба переступила порог Тамариного дома, как тут же узрела «обстоятельство» – оно красовалось, сине-фиолетовое, у Тамары в пол-лица…

– Ни-чё он тебя приложил!..

– Я на ночь мочу привязываю (Люба поморщилась), сойдет скоро. Но в люди, сама наш народ знаешь, не покажешься…

Люба поставила на стол банку со сметаной. Тамара тут же эту сметану вывернула в вазу, поставила сахарницу, коробку с шоколадными конфетами.

– Во, больше угощать нечем. Щас чай налью.

– Да не суетись ты, – Люба вертела головой, – гарнитур новый, а ручки из чего? Блестят… Шторы красивые… Прибарахлилась…

– Ой, не говори, из-за этой рухляди теперь не знаю, как и уехать отсюда…

Люба хотела было сказать, зачем, мол, уезжать, но запнулась взглядом о синяк и промолчала. Скрипнула дверь, что вела в спальню, выглянул темноволосый малыш лет пяти, с Тамариными раскосыми глазками.

– Иди сюда, солнце, – Тамара посадила сына на колени, – видишь, запугал Юрасика, гад. Теперь маленький боится из комнаты выходить… Все разваливается. Димка заладил – поехали к папке, поехали, он хороший, мне письма пишет, зовет к себе… А тот недавно избил сына, Дима кричал «Ненавижу!»

Тамара наклонила голову, коснулась губами макушки Юрасика. Тот сосредоточенно высвобождал конфету из золотистой упаковки.

– Боря совсем психом стал. Я-то, дура, обрадовалась – закодировался… А он… Лучше бы пил… Озверел совсем…Ссорились раньше, но рук-то не распускал… Ему нравится, когда я нервничаю, злюсь. Видишь, – Тамара протянула красные, в волдырях, расчесанные руки – Это все на нервной почве! Я закрылась от него в спальне, а он кулаком разбил матовое стекло, ворвался, изнасиловал меня… Димка грозится, что убьет его…

Люба боялась глядеть в Тамарино лицо, молча помешивала чай. Наконец выдавила:

– Димка где?

– К приятелю ушел ночевать… Отпустила. Ему с чужими людьми лучше, чем с отцом. Родным… Знаешь, на Борю еще эта влияет… Он же тут жил с какой-то хмарой. Она теперь его подкарауливает везде, науськивает на меня.

Да, маховик Тамариной жизни, по Любиным понятиям, давно переместился за все критические точки, за грань дозволенного. Измены, побои, насилие. Жизнь «на пороховой бочке», похоже, перешла в военные действия, необратимые и страшные. Слушать откровения подруги было невыносимо.

– Беги, Тамарочка! Тебе не привыкать собираться, переезжать. Может быть, ты и ошиблась, что уехала первый раз – лишила Димку отца, а Бориса – сына. Но теперь-то ты точно сделала ошибку, что вернулась. Барахла тебе жалко? Денег, в корову вложенных? Из-за этого тут торчишь?

– Да, как сказать…

– Вот и беги. Так жить нельзя. Это уже за гранью нормального.

Еще раз Люба встретила Тамару в больнице – та пришла на прием с перебинтованными руками.

И, наконец, донеслась новость – Тамара уехала. Почти налегке, взяла детей, кое-какую одежду – и… спаслась.

Вернулась через два года, когда узнала о смерти мужа. Не торопясь, собрала всё, что осталось. Продала дом и коров, и уехала из родного села, в третий раз. Уже – навсегда.

Пока не приехал художник, студенты, будущие учителя начальных классов, на занятиях по изобразительному искусству просто-напросто разбирали учебные картинки из папок и срисовывали их, кто как может, на альбомные листы.

Художник оказался пожилым, грузным, с густой седоватой шевелюрой и усталым породистым лицом. На лацкане мешковатого пиджака синел значок, на котором была крошечная палитра.