Владимир Николенко - Искусство русской беседы

Мышкин. Слышу.

Рогожин. Ходит?

Мышкин. Ходит.

Рогожин. Затворить али нет дверь?

Мышкин. Затворить…

Двери затворили, и оба опять улеглись. Долго молчали.

Мышкин. Ах да! да… я ведь хотел… эти карты! карты… Ты, говорят, с нею в карты играл?

Рогожин. Играл…

Мышкин. Где же… карты?

Рогожин. Здесь карты… вот…

Рогожин взял колоду из стола и протянул князю. Князь взял ее рукой, неспешно повертев, как бы вспоминая зачем взял их в руки. Прошло с полчаса.

Мышкин (про себя). Чему обрадовался? Чем это теперь поможет?

Долго молчали. Звучит тревожная мелодия.

Рогожин (внезапно громко и отрывисто закричал и захохотал). Офицера-то, офицера-то… помнишь, как она офицера того, на музыке, хлестнула, помнишь, ха, ха, ха! Еще кадет… кадет… кадет подскочил…

Князь вскочил со стула в новом испуге.

Рогожин осекся, перестал хохотать, веселая гримаса сменилась на скорбную, он изредка и вдруг начинал иногда бормотать, громко, резко и бессвязно; начинал вскрикивать и чуть слышно смеяться; князь протягивал к нему тогда свою дрожащую руку и тихо дотрогивался до его головы, до его волос, гладил их и гладил его щеки… больше он ничего не мог сделать! Князь сам опять начал дрожать, и опять как бы вдруг отнялись его ноги. Наконец он прилег на подушку, как бы совсем уже в бессилии и в отчаянии; слезы текли из его глаз, но, может быть, он уж и не слыхал тогда своих собственных слез и уже не знал ничего о них… На сцене гаснет свет. Звучит лирическая минорная мелодия.

Настасья Филипповна обнаруживает себя в эпицентре зла, исходящего от людей. Причем нельзя сказать, что каждый причиняет ей какое-то нестерпимое зло, каждый излучает вольно или невольно мизерную порцию зла, но совокупность всего этого зла становится нестерпимым. Даже князь, которого она называла «младенцем», оказался для нее врагом, как и Рогожин, который в итоге убил ее в порыве ревности. Она прячется от князя Мышкина, от Аглаи, в которой разочаровалась. Но и Рогожин не оказывается для неё спасителем, он чувствует двойное предательство Настасьи Филипповны как невесты и как подельницы в афере против князя. Он сначала проникается ее мимолётной любовью, но его охватывает животный страх, потерять её снова, и он не находит ничего лучше чем убить ее подвернувшимся ему под руку ножом. Осознав это, он тихо сходит с ума.

Продолжает звучать лирическая минорная мелодия.

Голос Аглаи. То есть вы думаете, что умнее всех проживаете?

Голос Мышкина. Да, мне и это иногда думалось.

Мелодия прерывается.

Голос Аглаи. И думается?

Голос Мышкина. И думается.

Голос Аглаи. Скромно!

Главные.

Ганя – Гаврила Ардалионович Иволгин.

Настасья Филипповна – Настасья Филипповна Барашкина.

Мышкин – Лев Николаевич Мышкин, князь.

Аглая – Аглая Ивановна Епанчина.

Второго плана.

Генерал Епанчин – Иван Федорович Епанчин, отец Аглаи.

Генерал Иволгин – Ардалион Александрович Иволгин, отец Гани.

Варя – Варвара Ардалионовна Иволгина, сестра Гани.

Птицын – Иван Петрович Птицын, супруг Вари и приятель Гани.

Коля – Николай Ардалионович Иволгин, брат Гани.

Ипполит – Ипполит Терентьев, приятель Коли.

Фердыщенко – жилец в квартире Гани.

Лизавета Прокофьевна – мать Аглаи, супруга генерала Епанчина.

Нина Александровна – мать Гани и Коли, супруга генерала Иволгина.

Александра – сестра Аглаи.

Аделаида – сестра Аглаи.

Рогожин – Парфен Семенович Рогожин, жених Настасьи Филипповны.

Есть люди, о которых трудно сказать что-нибудь такое, что представило бы их разом и целиком, в их самом типическом и характерном виде; это те люди, которых обыкновенно называют людьми «обыкновенными», «большинством», и которые действительно составляют огромное большинство всякого общества.

Когда же, например, самая сущность некоторых ординарных лиц именно заключается в их всегдашней и неизменной ординарности, или, что еще лучше, когда, несмотря на все чрезвычайные усилия этих лиц выйти во что бы ни стало из колеи обыкновенности и рутины, они все-таки кончают тем, что остаются неизменно и вечно одною только рутиной, тогда такие лица получают даже некоторую своего рода и типичность, – как ординарность, которая ни за что не хочет остаться тем, что она есть, и во что бы то ни стало хочет стать оригинальною и самостоятельною, не имея ни малейших средств к самостоятельности.