Джон Гриндер - Истоки нейро-лингвистического программирования

Отзываться на хорошее и плохое и поступать надлежащим образом – в этом и состоит настоящая радость жизни.

Отношение Эриксона к жизни является классическим примером силы «незнания». Когда мы, счастливцы из Мета-группы, ездили в гости к Эриксону, то, конечно, засыпали его вопросами. Мы задавали в основном такие вопросы: «Если Вы используете именно этот подход к человеку с именно такой проблемой, приведет ли это к определенному результату?» Эриксон неизменно отвечал: «Я не знаю». Тогда мы спрашивали: «А сработает ли применение данного процесса к этой проблеме?» И снова Эриксон говорил: «Я не знаю». Закончилось дело тем, что мы исписывали многие страницы наших тетрадей такими заметками: «Он не знает. Он не знает. Он не знает».

Он совсем не пытался уклониться от ответа. Просто в своих действиях Эриксон исходил не из множества убеждений и предположений. Для него каждая ситуация являлась уникальной; каждый человек был «единственным в своем роде», и его отношения с этим человеком тоже были уникальными. Поэтому когда его спрашивали о вероятности определенного результата, Эриксон всегда отвечал: «Я не знаю. Я действительно не знаю». А затем добавлял: «Но мне очень любопытно это выяснить». Состояние незнания в сочетании с любопытством составляют основу генерирующих изменений.

В результате я никогда не делал заметки во время встреч с Эриксоном. Я знал, что то, что я получу от него, будет не записями в тетради, скорее это будет нечто в моем бессознательном. Зачастую я осознавал лишь недели или месяцы спустя, что же я вынес из общения с ним.

Как это бывает со всеми великими учителями, то, чему я научился у Эриксона, в основном вытекало из его способа существования. Я очень глубоко ценил принятие, симпатию, великодушие и поддержку, которые Эриксон оказывал мне, и всегда стремился проявлять эти качества в отношениях с моими клиентами. Это стало частью моего наследства, полученного от него.

Осенью 1976 года я также посещал класс Грегори Бейтсона «Экология разума» в Университете Санта-Круза. Я могу совершенно определенно сказать, что Бейтсон обладал величайшими глубиной и масштабом мышления из всех, кого я когда-либо знал. На своих лекциях он затрагивал темы от теории коммуникации до балийского искусства, уравнений Максвелла для электромагнитных полей, шизофрении, генетических дефектов лапок у жуков. Тем не менее, его речь никогда не была несвязным набором мыслей или перепутанных идей, как можно было бы предположить исходя из разнообразия тем. Бейтсоновская версия кибернетики и теории систем обладала способностью заключать все эти темы в глубинную структуру, или «паттерн, который соединяет», в едином чарующем переплетении жизни и бытия.

Оглядываясь назад, я могу сказать, что посещение занятий Бейтсона было одним из наиболее преобразующих опытов моей жизни. Я сидел, затаив дыхание, слушая его глубокий голос с ярко выраженным кембриджским акцентом, который звучал для меня как голос вселенской мудрости. Для меня он был, и остается до сих пор, своего рода «духовным проводником». Меня посещало огромное количество мыслей, идей и откровений, некоторые из которых имели отношение к теме лекции, а другие касались совершенно других областей моей жизни, образования и опыта. Обычно они приходили мощным потоком настолько быстро, что я не успевал записать их все.

Моим вторым курсом под руководством Бейтсона был практический семинар для студентов под названием «Изучение шизофрении». Поскольку акцент делался на эмпирическом обучении, одним из требований было общение с пациентами с диагнозом «шизофрения» или «психоз» по крайней мере шесть часов в неделю. Я был волонтером в местной закрытой частной психиатрической лечебнице, предлагавшей своим пациентам только «химиотерапию». Также я устроился волонтером в клинику под названием «Сотерия Хаус», которая придерживалась противоположной философии и отказывалась от использования лекарств в пользу эмоциональной поддержки со стороны неподготовленных добровольцев.

Бейтсон предположил, что психоз в меньшей степени обусловлен индивидуальными генетическими или химическими нарушениями, скорее он является ответной реакцией на патологии в семье в широком смысле слова и в социальной системе, в которых он случился.

За время взаимодействия с различными пациентами в обоих заведениях стереотипы и мифы о психозе исчезли, и очень быстро подтвердилась достоверность точки зрения Бейтсона. Важность рассмотрения «идентифицированного пациента» или проблемы в контексте более обширной системы, в условиях которой эта проблема возникла, стало для меня знанием, которым я руководствовался в течение всей своей карьеры.