Олег Егоров - Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра

Наряду с образами живых людей в дневниках XIX в. встречается довольно значительная группа образов, которые воссоздают облик и жизненный путь тех, кто ушел из жизни. Обычно это люди, оставившие по себе добрую память или в какой-то степени повлиявшие на судьбу автора. Композиция их образов существенно отличается от двух других типов.

Иконический образ представляет собой завершенный социально-психологический портрет человека. В нем выделяется все наиболее ценное, значительное. Второстепенное же, наоборот, убирается. Дневниковед производит отбор черт характера и результатов деятельности изображаемого лица. Выделенные качества призваны как бы увековечить память о данном человеке. Тем самым о нем произносится последнее, окончательное слово. Поэтому иконический образ статичен, и статика является его коренным свойством.

В эстетическом отношении у такого образа есть свои преимущества и слабые стороны. Он походит на характер или тип в художественном смысле и кажется выразительнее других образов. Но, будучи лишен «случайного», преходящего, больше походит на репрезентативный портрет в живописи классицизма. В нем «обязательные» черты преднамеренно усилены. Дневниковед обыкновенно стремится быть как можно более объективным при создании иконического образа и ради этой цели работает крупными «мазками», в то время как светотень, рефлексы, моделировка, так много дающие для понимания внутреннего содержания образа и в литературном портрете выражающиеся в подробностях жизни человека, не используются им, что обедняет содержание образа.

Продуктивность иконического образа объясняется тем, что большинство дневниковедов, как правило, откликалось на смерть замечательных людей. Дневник был жанром, в котором можно было свободно и полно говорить о них.

А.Н. Вульф при создании образа А.А. Дельвига руководствуется уже сложившимся в обществе мнением о поэте и от себя добавляет лишь эмоции: «<...> извещают о смерти барона А.А. Дельвига <...> какого прекрасного человека лишились все те, которые его знали! – Нежный родственник, примерный муж, верный друг, присоединял он к этим редким качествам необыкновенное добродушие, приветливость и простоту в общении, привлекавших к нему всякого, кто был столь счастлив познакомиться с ним <...> Достоинства его как писателя давно оценены. Поэзия его – отпечаток души, олицетворение мечты, так же прекрасна, как и она; в ней является та же простота, та же чистота и изящность форм» [175].

Более тонко и оригинально строит иконический образ А.И. Герцен. Он, в отличие от Вульфа, противопоставляет свое понимание значимости описываемого лица бытующему в обществе мнению о нем. Герцен-диалектик схватывает слабые стороны его характера и в них видит своеобразие его личности. Но недостатки в характере образа являются свойствами эпохального значения, а не личными слабостями, принадлежностью целого класса людей, они типичны. Поэтому недостатки эстетически не менее выразительны, чем положительные качества: «Вчера получил весть о кончине Михайла Федоровича Орлова <...> Я никогда не считал М.Ф. ни великим политиком, ни истинно опасным демагогом, ни даже человеком тех огромных слабостей, как о нем была fama (молва). Но он имел в себе много привлекательного, благородного, начиная с наружности до обращения и пр. Он был человек между московскими аристократами, исполненный предрассудков, отсталый от нового поколения, упорно державшийся теории репрезентативности, как они были поставлены в конце прошлого и начале нынешнего века, и выдумывавший свои теории, давившие своей неосновательностью» [176].

Многопланово строит иконический образ И.Е. Забелин. В отличие от других дневниковедов, историк обращается к образу того или иного замечательного человека не сразу после его смерти, а через большой промежуток времени. Историческая дистанция позволяет Забелину глубже осмыслить личность изображаемого человека, выделить в образе те стороны, значимость которых стала яснее в новую эпоху. Забелинские образы более походят на жанр исторического портрета. В них заострено то, что интересно в человеке независимо от времени, и наоборот, временное, преходящее либо вовсе опущено, либо выведено как дополнение к основному, типичному: «Грановский. Влияние <���его> было такое, что из одной лекции слушатель уже уносил запас на всю жизнь <...> Его лекции были священнодействием <...> Блистающий светлый взор, сдержанная грустная, страдальческая улыбка <...> В глазах его светилось, блистало чувство вселюбви <...> Это была поэзия, это была любовь к высокому и благородному <...> Это была любовь, не способная отрицать, нигилизировать, не способная оценивать людей и их дела, как и отвлеченные идеи одним холодным рассудным умом – разумом. Отсюда религиозность Грановского, собственно, не религиозность, а мир поэтических представлений и верований. Теплая натура, Грановский живо верил во все прекрасное и благородное в человеке <...> Ирония его была тепла и добродушна <...> У него не было фанатизма, кружка, той узкой мерки людей, которая отрицает все, что не наше <...>» [177].