Ирина Семина: Эльфика. Сказки великого перехода. О Судьбе, Душе и Выборе

Я и не заметила, как пропасть осталась позади, а передо мной оказалась Цель. Вблизи она оказалась еще значительнее, еще прекраснее. Меня переполняли и радость, и гордость, и восхищение. Но вот что странно: она больше не была желанной. В самом деле: чего желать, если мы уже у Цели?

– Мы сделали это, – сообщила я. – Вот она, Цель!

Мечта молчала. Я обернулась и застыла: ее больше не было. Мечта сыграла свою роль и пропала.

– И что теперь? – растерянно спросила я.

– Отдохни. Порадуйся. Подведи итоги. Оцени опыт, – посоветовала Цель. – Насладись в полной мере тем, что ты смогла ко мне прийти. Поверь, это далеко не всем удается.

– А потом?

– Потом? Какая же ты нетерпеливая! – хмыкнула Цель. – Но если уж тебя это так волнует, то ладно… Разреши-ка тебя кое с кем познакомить!

Цель расступилась и выпустила вперед какое-то существо. Маленькое такое, робкое, несмелое… В цветных одеждах и с чудной улыбкой. И, протянув руки ему навстречу, широко улыбнулась. И я ей тоже улыбнулась:

– Ну здравствуй, моя новая Мечта!

Вот говорят, надо принимать ответственность за свою жизнь на себя. А за что я конкретно должна отвечать? Не все же от меня зависит?

Приснился Лапкиной странный сон. Что явился к ней великий поэт Александр Сергеевич Пушкин и строго так говорит:

– Вы что же это, душа моя, к языку своему родному так небрежно относитесь?

– А как я к нему отношусь? – озадачилась Лапкина. – По-моему, нормально. Язык как язык, розовый, мягкий… Зубы чищу регулярно, и рот полощу!

– Да нет же, я не про ваш личный язык, а про великий и могучий – русский, – пояснил Пушкин. – Это же просто невыносимо!

– А что? Что такое? – встревожилась Лапкина. – Что вы имеете в виду?

– А имею я в виду то, что вы совершенно не думаете, что говорите. Поговорка «язык как помело» явно про вас!

– Помело? – удивилась Лапкина. – Про меня? Ну ваще, жесть! А вы меня ни с кем не путаете?

– Что вы, как можно вас с кем-то перепутать? Не вы ли вчера по телефону изволили говорить: «Как же, разбежалась! Получите у Пушкина!»?

Лапкина напряглась и вспомнила: да, говорила она такое. Надо было отшить одних там нахалов, ну, она и кинула любимую фразочку насчет Пушкина.

– Да ладно, я ж не в обиду, что уж сразу «помело», – смутилась Лапкина. – Так, вырвалось…

– А у вас, если бы вы соблаговолили заметить, все время что-нибудь «вырывается», – уличил ее классик. – Совсем не даете себе труда подумать, что будет, если все это в жизни проявится.

– А что я такого говорю? – удивилась Лапкина. – Ничего такого особенного. За базар отвечаю.

– Отвечаете, значит… Ну, отвечайте! – милостиво разрешил Пушкин. – Только потом не обижайтесь.

И картина мгновенно переменилась, Пушкин куда-то исчез, а Лапкина очутилась посреди базара, в толпе разъяренных людей, каждый из которых что-то кричал и тянул к Лапкиной руки.

– А-а-а-а! – завопила Лапкина, озираясь и пятясь. – Вы чего?

– Во, какую курицу некондиционную мне впарили! – потрясая синеватой тушкой, подскочила к ней баба в кацавейке.

– А меня обвесили! Обвесили! На целых полкило! – подпрыгивал тощий мужичонка.

– А мне нахамила вон та, которая помидорами торгует, – втолковывал дед. – Разберись, дочка, а?

– Да почему я-то? – в отчаянии завопила Лапкина. – Я тут при чем???

– Ну дык ты ж за базар отвечаешь, всем известно, – зашумела толпа. – Вот и отвечай давай!

– Вы чего, белены тут все объелись, психи ненормальные??? – возмутилась Лапкина.

У толпы тут же изменилось настроение: глаза сделались бессмысленными, кто-то стал танцевать, кто-то захохотал, кто-то затеял кусать соседей, а у некоторых так даже и пена на губах появилась. Лапкина в ужасе бочком выскользнула из объевшейся белены толпы и опрометью кинулась прочь с базара. Отвечать за этот самый базар ей вовсе не хотелось. Только оказавшись за воротами, она остановилась и выдохнула:

– Вот жесть!

Тут же над ее головой (хорошо, пригнуться успела!) просвистело что-то и с грохотом упало на землю. Пригляделась – мятый жестяной лист, откуда-то с крыши, видать, сорвало. Лапкина хотела ругнуться, но почему-то воздержалась. Какой-то странный сон был, очень реалистичный.

Лапкина задумчиво двинулась прочь от базара. На камушке сидел оборванец маргинальной наружности, по виду – сильно пьющий, и он тут же обратился к Лапкиной: