Владислав Стасюк - Эссе. Статьи. Апологетика

Опасен этот образ ровно в той мере, в какой он подменяет серьезное историческое исследование. Чтобы он не обернулся во зло, его надо принимать как сказание, не имеется ввиду как миф, но подчеркивать саму повесть, образы, примеры. Школьник должен смутно ощущать, что он слушает или читает сагу. Чем меньше мы смешиваем это с наукой, тем меньше опасность, что он это примет за серьезный анализ или – упаси Господь! – за оправдание политики власти. Если героическую легенду загримируют под учебник, мальчик волей неволей привыкнет думать, что «мы» какие то особенные «сверх остальных». Не зная толком биологии и генетики, он может решить, что мы каким то образом унаследовали героизм, честь и уважение. А это приведет его к другой, много худшей разновидности радикального патриотизма.

Третья разновидность патриотизма уже не просто чувство, а вера; упрямая вера в то, что твоя страна или твой народ действительно лучше всех. В каждом народе многие считают, что мужчины у них – самые храбрые, женщины самые красивые. Один старый иностранец, как то ответил мне на это: «Да, но ведь в моей стране так и есть!» Думаю, этот ответ не означает того, что он мерзавец; он просто чувственный и при этом упрямый радикал. Кислотная смесь. Но некоторые радикалы наносят тяжёлые раны. В самой крайней, безумной форме такой патриотизм становится тем расизмом толпы, который одинаково противен и человеку нравственному, и науке.

Тут мы подходим к четвертой разновидности. Если наша нация настолько лучше всех, не обязана ли она всеми править? В XIX в. англичане очень остро ощущали этот долг, «бремя белых». Они были не то добровольными стражниками, не то добровольными няньками. Не надо думать, что это – чистое лицемерие. Какое то добро они «диким» всё же делали. Но мир тошнило от их заверений, что они только ради этого добра завели огромную (колониальную) империю. Сегодня это всем не безызвестные США, правда с несколько видоизменёнными методами расширения влияния. Но это отдельная тема. История такого англосаксонского патриотизма насчитывает около 300 лет. Кульминация её идеи обрела лик уже в третьем рейхе. Сегодня, среди радикально настроенных организаций, партий и элит, она вновь поднимает свою голову. Когда есть это ощущение превосходства, вывести из него можно многое. Можно запросто подчеркивать не долг, а некое «высокое» право. Даже право безнравственное. Можно считать, что одни народы, совсем уж никуда не годные и их необходимо уничтожить, а другие, чуть получше, обязаны служить избранному народу или что актуальней сегодня – служить новым союзам, объединениям или новой цивилизации. Конечно, ощущение долга лучше, чем ощущение права. Но ни то, ни другое к добру не приведет. У обоих есть верный признак зла: они перестают быть потешными тогда, когда станут смертельными. Если бы на свете не было обмана индейцев, уничтожения тасманцев, газовых камер, апартеида, страшных страниц нашей собственной истории, напыщенность такого патриотизма казалась бы грубым фарсом.

Итак, мы подходим к той черте, за которой патриотизм зла, как ему и положено, сжирает сам себя. Строки из Киплинга: Была бы Англия слаба, Я бросил бы ее.

Но любовь так не скажет. Представьте мать, которая любит детей, пока они милы, мужа, который любит жену, пока она хороша в его глазах, жену, которая любит мужа, пока он обеспечен и знаменит. Тот, кто любит свою страну, не разлюбит ее в беде и унижении. Он может считать ее великой и славной, когда она жалка и несчастлива. Это вполне не лишь простительное, но и похвальное чувство оптимизма, несущего твёрдую надежду. Но солдат у Киплинга любит ее за величие и славу, за какие то заслуги, а не просто так. Но именно слова «просто так» и есть та ключевая основа доброго патриотизма, что производит добронравное общество. А что, если моя страна потеряет и то, что у неё осталось? Ответ несложен: он разлюбит ее, покинет тонущий корабль. Тот самый громкий и хвастливый патриотизм ведет на дорогу предательства. С таким явлением мы столкнемся ещё много раз. Когда естественная любовь нормальных граждан становится вне закона, она перестает быть любовью и приносит вред.

И тут мы подошли к черте, где патриотизм открывается нам во многих обличьях. Те, кто хочет полностью избавиться от него, не понимают, что именно встанет (собственно в нашей стране, уже встало) на его место. Оцивилизованное вне гласное крепостное право, своеволие и произвол безнравственной, преступной власти, меркантилизм элит. С этими вступил в конфликт патриотизм радикальный. Конфликт не на жизнь, а на смерть, при этом уже не просто политический, но всеобщий, культурно-социальный, вплоть до физического устранения. Всё это мы наблюдаем от начала майдана, как локального инструмента олигархата и их покровителей (части западных элит), по реализации насильственного переворота в стране. Постановки своей «бумажной власти». Власти не просто нелегитимной, но в каждом своём шаге неадекватной. От первых принятых ею законов, в том числе о легализации фашизма, до развязывания ею же гражданской воны… Другими словами это такие временщики смертники, назначенные ими быть в цепи последовательной крипто-политики от ястребов из-за океана.

Читать дальше