Андрей Курпатов - Складка времени. Сущность и критерии

Вот, собственно, и вся история. Ничего, в сущности, примечательного. Уверен, многие нечто подобное, пусть и не на корабле, да и вообще вне всякой военщины, испытывали: ты формально вроде как живешь, но себе на самом деле не принадлежишь, так что тебя, по существу, как бы и нет вовсе; время, объективно говоря, идет, течет, хотя и мучительно, но ты его, при всем желании, почувствовать не можешь (и забывается потому всё со страшной силой – стерто-стерто). Но вот что-то запоминается… И теперь вопрос: почему из безвременья этой «военно-морской практики» мне запомнилась лишь эта несчастная самоволка? Не потому ли, что в ней – в этом моменте – было время?

Я помню, как мы шли строем, ждали, прятались, плутали, дурачились, бежали и т. д. и т. п. – то есть, была некая протяженность меня (во времени); был я, и было то, что могло сохраниться во мне, став частью меня. И единственное, что, по существу, отличало эту ситуацию от всех прочих, тогда же случившихся, – феномен моего дела. Звучит, конечно, излишне пафосно, но по существу верно: это не меня взяли, погрузили и покатили куда-то и зачем-то по морю-океану, выгоняя попеременно из кубрика то на построение, то на уборку, то «для приема пищи», а я сам так решил – сбежать, зайти на охраняемую территорию, ввести в заблуждение дежурного по кораблю. То есть эксклюзивность вся в том, что действовал я по собственному выбору, ощущая при этом собственную же (и весьма остро, надо признать) ответственность за происходящее и всю полноту грозивших мне за это неприятностей.

То есть это было дело, которое я делал сам и по собственному выбору, и потому, видимо, чувствовал себя живущим – бытийствующим, так сказать, и в подлинном, ощущаемом мною времени. Когда же не я делал что-то, а что-то делали со мной (мной, с помощью меня – страдательный залог), когда я был, по сути, неодушевленным предметом, который, теоретически, можно было легко заменить любым другим «подобным» («винтик» на «шпунтик») без какого-либо ущерба для конечного результата, я не жил, не бытийствовал, не ощущал время, а был в его «складке».

И ведь это же легко представить – вот завалил бы я, например, вступительные экзамены в НВМУ (а я же на самом-то деле и завалил их – физкультуру мне по блату зачли вопреки моим слабым и бессмысленным протестам), а на мое место взяли бы какого-то другого мальчишку, более физкультуристого, и вот ведь ничего бы же не изменилось в этой «практике»: жил бы он той «моей» жизнью (если можно ее так назвать), переезжал балластом из Кронштадта в Балтийск и обратно на славном «Хасане», и никак эта подмена персоналий безвременную вечность мирозданья не поколебала бы. Там, в ней, в этой вечности (читай, безвременности), все, что случилось, должно было случиться – и нахимовец в кубрике на ватерлинии, и сам по себе круизный «Хасан», и весь прочий человеко-балласт на нем, и даже наши сорвавшиеся из-за прибалтийского сепаратизма экскурсии по кораблям Балтфлота.

То есть в ней – в этой безвременной вечности – уже было все, кроме одного-единственного исключения – моей самоволки (в прямом и переносном смысле этого слова), этой экзальтации меня во времени, случившейся на фоне предустановленной (неважно, кем, как и зачем) предопределенности. Да, возможно, он – этот не случившийся из-за желания моей семьи (и потому что дед мой служил когда-то на Северном Флоте вместе с тогдашним начальником НВМУ, Героем Советского Союза, контр-адмиралом, замечательным Львом Николаевичем Столяровым) нахимовец – тоже мог сбежать со своими друзьями в самоволку, бродить инкогнито по военным кораблям, смотреть в перископ на брошенном десантном катере. Да, но это уже он бы тогда создал время (или не создал, если бы не воспользовался свободой, бог весть как предоставившейся ему там, на том пирсе), и это было бы уже его дело, его действие, его событие, его время. Или не было бы.

Так мы, незаметно для самих себя, подошли к вопросу об определении «складки времени», пусть пока и в негативной форме. По сути, мы видим два феномена, – один из которых я уже назвал «складкой», а второй мне нравится, уж простите мне эту вольность, называть – «на марше» (навеяло, видимо, воспоминаниями юношества). «На марше» – это вот как раз та моя так запомнившаяся мне самоволка, когда я действовал из себя, вопреки довлевшей надо мной предустановленности, когда у меня было мое дело, мое событие, моя жизнь, которая и стала-то моей лишь потому, что у меня возникло отчетливое ощущение, что я ее делал. Это было движением за чем-то (к чему-то), чего мне не хватало. Это не значит, что мне не хватало конкретно этих кораблей или какой-то абстрактной экскурсии, впечатлений, нет (я вообще, как вы, наверное, могли догадаться, не большой любитель по этой части). У меня просто было желание чего-то настоящего, чего-то моего, личного (в полном смысле этого слова) – эту нехватку я ощущал (точнее, даже не ощущал, а был движим ею).