Array Коллектив авторов - Лев Толстой в зеркале психологии

– Не жалуете вы немцев…

– Не в этом дело. Они – другие. Долго я пытался достигнуть аккуратности немецкой, но потом махнул рукой. Да, у меня пропадали, пачкались и мялись вещи больше, чем у прусского генерала, который два дня, не переставая, укладывал багаж. Зато уж и никто, как русский, не мог так равнодушно обойтись без пропавшей вещи и носить испачканное или измятое платье. Это русская практичность в своем роде.

– Ваши герои имели прозвища, относящие их к определенным типам людей.

– Ротный командир Болхов был один из офицеров, называемых в полку бонжурами. Он имел состояние, служил прежде в гвардии и говорил по-французски. Но, несмотря на это, товарищи любили его. Он был довольно умен и имел достаточно такта, чтобы носить петербургский сюртук, есть хороший обед и говорить по-французски, не слишком оскорбляя общество офицеров.

– Вы описывали тип человека, облеченного властью, и этой же властью ограниченного в своих мыслях и поступках. Такой тип наиболее явно проявился в Наполеоне?

– Гения и каких-нибудь особенных качеств хорошему полководцу не нужно. Напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави Бог, коли он человек, полюбит кого-нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет.

– Но есть и противоположный вариант.

– И не один. Например, Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью. Они готовы сослужить всякую службу своему барину и хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.

– Считают, что вы никогда не конструировали характеры людей умозрительно, не сочиняли их по заранее придуманным планам и ниоткуда не заимствовали их в готовом виде.

– Я старался сделать характеры типичными и уникальными одновременно. У многих моих приятелей литераторов, старых холостяков, есть общая грустная черта: встречаясь с человеком, они считают необходимым вперед определить себе его характер и потом это мнение берегут как красивое произведение ума. С таким искусственным мелким знанием нельзя любить и поэтому знать человека.

– Но вполне можно с ним общаться, зная его типологические качества.

– Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и так далее. Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот. Но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый. А мы всегда делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки.

– Вы говорили о структуре характера, его истоках и отдельных чертах, проявившихся и замаскированных. Замаскированные черты найти нелегко, потому что они скрыты даже от их обладателя. Но зато всегда обнаруживается их противоположность. Это дало вам возможность говорить о пределах черт характера. Вы как будто за веревочку тянули эту черту, полюбившуюся вам, и вытягивали ее противоположность, либо обнажали предел, далее которого эта черта не распространялась.

– Иногда одна черта настолько долго или интенсивно эксплуатируется, что наступает ее утомление, тогда на смену ей приходят другие, зачастую если не противоположного свойства, то весьма отдаленного. Например, Николеньку Иртеньева, только что потерявшего мать, поразил переход от трогательного чувства, с которым его няня Наталья Савишна с ним говорила, к ворчливости и мелочным расчетам. Рассуждая об этом впоследствии, он понял, что, несмотря на то, что у нее делалось в душе, у нее доставало присутствия духа, чтобы заниматься своим делом, а сила привычки тянула ее к обыкновенным занятиям. Горе так сильно подействовало на нее, что она не находила нужным скрывать, что может заниматься посторонними предметами. Она даже и не поняла бы, как может прийти такая мысль.