Вадим Слуцкий - «Библия» для родителей. Том 1. Все статьи для журнала «Мой ребёнок»

Флорика удивлялась: что это с ним? Мне она сказала, словно извиняясь: «Он у нас всегда спокойный! Что такое сегодня?»

Что случилось с обычно спокойным Мишкой? Да просто он заразился от мамы. Заразился ее раздражением. А к нему еще добавилось возбуждение от невиданного зрелища: в цирке он был впервые в жизни. И вот – такой результат: ребенок стал неуправляем.

Может быть, нашей очаровательной маме стоило подумать не только о том, как она выглядит, но и о том, что у нее внутри – в душе? Может быть, это даже важнее?

Другая сценка.

В маленьком офисе – две молодые дамы, пару посетителей. Одна из дам собирается уходить, куда-то торопится. Тут же ее дочка – довольно большая девочка, лет 6 —7-ми. Девочка сидит за столиком и ест мороженое.

Мама (тихо, просительным тоном):

Лора, пожалуйста, быстрее… Ты же знаешь, мы можем опоздать…

У-у-у, ну, мама…

Я тебя очень прошу, Лора!

Девочка скорчила довольно противненькую гримаску (а девочка хорошенькая), отвернулась от мамы – и продолжает неторопливо обсасывать эскимо. А Лора слушает да ест.

Как-то я встретил эту девочку на улице, она шла с дедушкой. Дедушка, моложавый, в спортивном костюме, что-то старательно рассказывал, заглядывая ей в лицо и делая широкие театральные жесты. У Лорочки на физиономии – капризная гримаска пресыщенности, на деда она не глядит.

Мне было так неприятно на это смотреть, что я отвернулся и даже не поздоровался ни с внучкой, ни с дедушкой.

А вот – решительная мама.

Дети играют в песочке. Мама, большая, как дом, сидит рядом, на скамеечке, погруженная в размышления, судя по ее лицу, глобального характера. Решила, что пора идти, командует:

Ну все, домой!

Ребенок чуть замешкался, мама встала, взяла ее за руку, сгребла в охапку ее лопаточку и ведерко, разрушив одним движением песочный куличик, который девочка старательно лепила битых полчаса. Поволокла малышку за руку домой. Та не плачет, молчит. А у мамы на лице какое-то странно довольное выражение.

А вот интересная сценка в другом роде.

Огромный зал ожидания вокзала. Почти все сидят, но у одной мамы ребенок – девочка лет 3-х – очень беспокойная: бегает, всюду заглядывает. Полезла на газетный киоск, держась ручками за прилавок, тянется, хочет заглянуть. Потом отправилась в путешествие под столиками вокзального кафе, там обнаружила кошку, в восторге погналась за ней. Мама стоит в проходе, недовольно за всеми этими эволюциями наблюдает и постепенно краснеет – раскаляется. Чувствуется, что она страшно раздражена: видимо, устала, долго приходится ждать поезда – а тут и не присядешь из-за этой маленькой егозы. И в то же время ей неудобно при людях одергивать малышку.

Сдерживалась она, сдерживалась – а вышло хуже. Я не увидел, что же произошло: кажется, девочка полезла прямо на кем-то занятое (там был пакет) сиденье, встала на него ногами – мама вдруг взбеленилась, вскрикнула и как шлепнет дочку – звук был как от выстрела, на весь вокзал. Видимо, прорвалось долго копившееся раздражение. Малышка плачет, мама опять замахнулась: не может себя остановить.

Я быстро встал, подошел к ней. Она красная, злая – а лицо какое-то детское.

Улыбаюсь, здороваюсь, говорю ей:

Какая у вас симпатичная девочка! Как ее зовут?

Она посмотрела недоверчиво, но ответила:

Мария.

И вы ее так называете – полным именем? – удивился я совершенно искренне.

Ну, нет… Машей, Машуткой зовем…

Сколько ей? Три? Я так и думал… Я ведь педагог и психолог, работаю с детьми. Мне ваша Маша очень нравится. Любознательная, активная. Все посмотрела, до всего ей дело. Она у вас всегда такая?

Все это говорится чрезвычайно доброжелательно, спокойно, с улыбкой, с искренним интересом и симпатией. Мама начала рассказывать, как Маша ведет себя дома и в садике, сначала как будто жалуясь на нее (девочка гиперактивная, трудноуправляемая), но потом этот тон постепенно ушел: я на все киваю головой очень одобрительно – дескать, ишь – молодец-то какая!

Смотрю на нее – и вижу (кстати, очень интересно за этим наблюдать), как она начинает прямо на глазах меняться: успокаивается, речь становится более плавной, краска сходит с лица. И о дочери она высказывается все доброжелательнее.

Постояв еще немного, повосхищавшись Машей, побеседовав с ней самой (ее участие в беседе выразилось в том, что она на все мои реплики что-то неопределенное мычала и пряталась за маму, но поглядывала из-за маминой спины хитренько), убедившись, что мама окончательно успокоилась и ни малейшей опасности ни для себя самой, ни для дочери уже не представляет, я уселся обратно на свое место. Сели и они, и Маша угомонилась.