Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

См. также небольшую, но чрезвычайно содержательную статью Александра Сосланда «Что годится для бреда» [Сосланд, 2005].

Удивительным образом сразу появляется лакановский Большой Другой! (cм. [Лакан, 2001; Жижек, 1999; Салецл, 2000]).

Блейлер не читал Хлебникова, Хармса и Введенского, что дало бы ему основание сказать, что шизофрения может стать в руках гениального человека весьма эффективным оружием (см. главу «Поэзия и психоз» книги [Руднев, 2005], где анализируется мистерия Введенского «Кругом возможно Бог»).

«Равнодушие» – один из главных аффектов нарциссизма. Он встречается на каждом шагу в основополагающей книге по нарциссизму Хайнца Кохута «Анализ Я» [Kohut, 1972] (русский перевод [Кохут, 2003]); ср. в разделе данной статьи об Отто Фенихеле психоаналитическую интерпретацию шизофрении как регрессии к первичному нарциссизму.

«Радость» и «холодный» тоже ключевые термина из нарциссического лексикона (см. [Руднев, 2007c]) (см. также анализ романа Платонова «Чевенгур» в разделе 12).

См. также главу «Схизис и многозначные логики» нашей книги «Диалог с безумием» [Руднев, 2005]:

Одновременный смех и плач составляет проявление шизофренической амбивалентности . Благодаря шизофреническому дефекту ассоциативных путей становится возможным сосуществование в психике противоречий, которые вообще говоря, исключают друг друга. Любовь и ненависть к одному и тому же лицу могут быть одинаково пламенны и не влияют друг на друга (аффективная амбивалентность (больному в одно и то же время хочется есть и не есть; он одинаково охотно исполняет то, что хочет, и чего не хочет <���…> он в одно и то же время думает «Я такой же человек, как и вы!» и «Я не такой человек, как вы»! Бог и черт, здравствуй и прощай для него равноценны и сливаются в о д н о понятие [Блейлер: 312–313].

Ср.:

1. Могу ли я представить, чтобы «здравствуй и прощай» были «равноценны»? Видимо, имеется в виду, не равноценны, а равнозначны. Как ты себе это представляешь? Он подходит к врачу и говорит ему: «Здравствуйте, господин доктор!», на что доктор отвечает: «Здравствуйте, господин N». И больной тут же говорит: «Прощайте, доктор!». Потом, подождав секунду, он опять говорит: «Здравствуйте, господин доктор!» Если бы не было повторения первой фразы, можно было бы подумать, что они просто встретились на секунду и тут же попрощались. Представим себе, что сумасшедший временно выздоровел, он идет по улице и встречает того доктора, у которого он лежал в больнице. Он говорит ему: «Здравствуйте, доктор!» и снимает шляпу. Врач отвечает: «Здравствуйте, господин N» и тоже приподнимает шляпу. Но поскольку оба они торопятся, то N тут же говорит «Прощайте, господин доктор!», и они откланиваются.

2. В чем же состояло безумие в первом случае? В самом факте повторения первой фразы? Конечно, можно представить себе, что больной издевается над доктором, просто симулирует. Но это доказывает только, что он правильно симулирует. Но я все равно не понимаю, что значит здесь «шизофренический дефект ассоционных путей», благодаря которому, согласно Блейлеру, противоречия становятся возможны. Почему, если у человека расстроены ассоциации, он должен повторять «Здравствуйте, доктор» и «Прощайте, доктор»? Вероятно, имеется в виду, что у человека с нормальными ассоциациями встреча с человеком ассоциируется с приветствием, а расставание – с прощанием, а у шизофреника все спуталось в один клубок, у него появился «комплекс» (это словечко придумали Блейлер с Юнгом («Психология dementia praecox» [Юнг, 2000]). У него приветствие оторвалось от ситуации встречи, но не оторвалось от своего семантического контрагента – от прощания. То есть у него не расстройство ассоциаций, а другое направление ассоциаций. Не от семантики к соответствующей прагматической ситуации и обратно, а от одной семантике к другой, в данном случае противоположной. У этого сумасшедшего другая языковая игра. Он играет в игру, в которой, если произносишь «плюс», после этого надо произнести «минус». Потом можно опять «плюс». Здесь не расстройство, а перестройка ассоциаций. Семантика становится самодовлеющей. И в этом смысле по-своему сумасшедший говорит вполне логично.

3. Но разве нельзя себе представить ситуацию, когда он не повторяет «Здравствуйте, доктор» и «Прощайте, доктор», а после «Здравствуйте, доктор» говорит, например: «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет». Если же доктор его спросит «Вы цитируете Пушкина?», он скажет вновь невпопад «Часов однообразный бой, томительная ночи повесть». Или лучше он скажет что-то совсем из другой области, например, сформулирует первый закон Ньютона. Можно ли здесь найти какую-то логику? Пусть ассоциации расстроены, но они все-таки есть, иначе бы он вообще ничего не говорил. Можно сказать, что ассоциации идут по каким-то другим законам, чем у здорового человека. Но, вообще-то говоря, законы те же самые, скорее другое их применение. Что ты имеешь в виду? Что у всех людей в голове что-то вертится, какие-то обрывки стихов, песенки, какие-то разрозненные клочки воспоминаний, и они могут по произвольным ассоциациям возникать в тот или иной момент разговора. Отличие больного человека от нормального в том, что нормальный держит эти ассоциации при себе. Когда Джойс писал «Улисса» он применил такой прием: он заставил героя смешанно в одном потоке произносить и то, что он говорит и то, что он обычно оставляет при себе. Это и было названо потоком сознания. Впервые это применил, видимо, Толстой в «Анне Карениной», в монологе Анны на пути в Обираловку – «Куафер Тютькин» и т. д. [Руднев, 2005: 7–9].