Вадим Руднев - Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы

Далее Блейлер пишет:

Относительно последовательного хода мышления <���…> «Брут был итальянец», где вместо древнего периода все отнесено к новому; или: испытываете ли вы огорчение?: – «Нет» – Тяжело вам? – «Да, железо тяжело». Слово «тяжело» вдруг употреблено в физическом смысле, истинное соотношение не принято во внимание. Таким образом, мышление и способ выражения приобретают чудаковатый характер (Verschroben – шизофреническая чудаковатость. – В. Р.) [Блейлер: 306].

Далее Блейлер пишет о шизофреническом символе (М. Е. Бурно сказал бы – «эмблема» [Бурно 2005, 2006]), употребляя этот термин в психоаналитическом смысле:

Частый случай замещений (словечко из фрейдовского «Толкования сновидений» [Фрейд, 1991] – В. Р.) представляет символ, играющий большую роль в dementia praecox: больной, сам того не замечая, ставит его на место первоначального понятия; он видит огонь, его жгут. И эти вещи, которые для здорового представляют символ любовных мыслей, он галлюцинирует, как реальность. <���…> Вследствие отсутствия цели мышление с такой легкостью сбивается на побочную ассоциацию, что иногда руководящими моментами становятся одни звукоподражания. <���…> Из-за всех этих расстройств мышление становится нелогичным, неясным, и даже разлаженым, бессвязным. <���…> Когда идеи, между собой несвязанные, образуют всевозможные сочетания, результаты всегда получаются неверные [9]. [Блейлер: 307–308].

А вот об аффекте! (То, в чем нас упрекал А. И. Сосланд, – что мы не придаем должного значении аффекту):

В более тяжелых формах шизофрении наиболее резким симптомом является « аффективное отупение ». В больницах можно постоянно видеть больных, которые десятками лет не обнаруживают никакого аффекта, что бы ни случилось ни с ними, ни с окружающими. <���…> Даже там, где мы видим живые аффекты, все поведение носит на себе отпечаток равнодушия [10]. <���…> Вообще одним из наиболее надежных признаков болезни является недостаток аффективных модуляций, аффективная неподвижность : если аффекты существуют, они долго не держатся. В острых стадиях случается по каким-то внутренним побуждениям, что больные плачут, стонут радуются и бранятся, одно за другим, и неизвестно почему. <���… > Радость шизофреника <���…> не увлекает, выражение его страдания оставляет холодным [11][Блейлер: 309–310].

Вслед за Фрейдом Блейлер говорит о шизофренической амбивалетности (мы в этих случаях употребляем слово «схизис», то есть «расщепление», от чего, собственно и пошло слово «шизофрения», которое и по-русски звучало ранее как «схизофрения») [12].

«Odi et amo», написал Катулл, который был не шизофреником, а эпилептоидом [13]. По-видимому, Блейлер не мог еще осознать того, что он живет в принципе в шизофренической культуре (об этом см. заключительный раздел данного исследования) и что он сам является частью этого культурного шизофренического проекта. Амвивалентность – за этим словом стоит множество культурных контекстов, в первую очередь, тартуский структурализм Лотмана и «инверсия двоичных противопоставлений» в теории карнавала М. М. Бахтина.

Роман Сологуба является энциклопедией шизофренического сознания на всех его стадиях. Уже в самом начале повествования Передонов характеризуется всеми негативными признаками шизофренического расстройства: он подавлен, угрюм, на лице его выражение тупости и скуки, которое сменяется механическим мертвенным выражением в конце романа, говорит он со злобой, его охватывает страх и ужас, для него характерны тоска, тупость, равнодушие, отрывистый инфернальный хохот, неожиданно и немотивированно сменяющий тупое настроение. «Лицо у Передонова оставалось тупым и не выражало ничего. Механически, как на неживом, прыгали на его носу золотые очки и короткие волосы на его голове» [Сологуб, 1988: 47]. Он одновременно обессивен и паранойялен, что нередко бывает при зарождении бреда преследования (превращение обсессии в паранойю, навязчивых представлений – в сверхценные, описано Л. Бинсвангером в работе «Случай Лолы Фосс» [Бинсвангер, 1999]).

Передонов обсессивен, анален, все время подчеркивается его грязность, и все вокруг его окружающее грязно, улицы, женщины. Он ненавидит чистеньких гимназистов, питая к ним некое угрюмое садистическое вожделение. Он нарциссичен – равнодушен ко всему, что не относится к его личности («он не принимал никакого участия в чужих делах, – не любил людей, не думал о них иначе, как только в связи со своими выгодами и удовольствиями» [Сологуб: 30–31]. Передонов – эротоман, думает, что все женщины в него влюблены и хотят выйти за него замуж. Он садист – любит, чтобы пороли гимназистов. Постепенно от бреда отношения он переходит к бреду отравления и преследования, далее к галлюцинациям: мелким визуальным (недотыкомка), характерным для алкогольного делирия (он все время напивается), слуховыми и обонятельными. Для Передонова характерна нарциссическая грандиозность и мегаломания: он думает, что, когда он станет инспектором, благодаря покровительству княгини, все будут его уважать и восхищаться им.