Зигмунд Фрейд - Болезнь культуры (сборник)

Мы надеемся, что нам удастся раскрыть суть этих процессов, и хотим показать, что их симптомоподобные последствия и составляют феномен религии. Как после всеобщего признания эволюционной теории ни у кого уже не остается сомнений, что род человеческий имеет свою предысторию, нам неизвестную или, точнее, забытую, так и упомянутый выше вывод может восприниматься как постулат. Если мы выясним, что мощные и забытые травмы в обоих случаях воздействовали на жизнь человеческого рода, то воспримем это как непредвиденное и желанное вознаграждение наших усилий.

В вышедшей двадцать пять лет назад книге «Тотем и табу» (1912) я высказал предположение, которое здесь могу лишь повторить. Оно опирается на теорию Чарльза Дарвина и включает в себя догадку Аткинсона. Согласно этим ученым, доисторические люди жили мелкими группами, и каждой такой группой, кланом или ордой руководил самый сильный самец. О том времени нам ничего не известно, и оно никак не связано с геологическими эпохами. Вероятно, те человеческие существа еще не овладели в достаточной мере речью. Существенным элементом нашего предположения является утверждение, что такова была судьба всех без исключения доисторических людей, то есть это касается всех наших предков.

Изложение истории всегда отличается сильным сгущением и уплотнением. То, о чем рассказано, допустим, в коротком абзаце, в действительности продолжалось в течение тысячелетий и повторялось бесчисленное множество раз. Сильный самец был вождем и отцом своей небольшой орды, обладавшим неограниченной властью, которую он осуществлял с помощью насилия. Все женские особи были его собственностью – все женщины и их дочери как из собственной орды, так и похищенные у других племен. Доля всех сыновей была тяжела и трудна. Если они возбуждали ревность отца, то их либо убивали, либо кастрировали, либо изгоняли. Сыновья жили малыми группками и добывали себе женщин тем, что похищали их у соседей. Одному из сыновей, как правило, удавалось достичь в своей группе такого же положения, каким обладал отец в своей большей группе. Преимуществом пользовались младшие сыновья, так как в детстве они находились под защитой матерей, а когда взрослели, отец уже становился стар, и его место занимал один из младших сыновей. Отзвук этих отношений мы находим в народных сказках и легендах, в которых отец изгоняет старших сыновей, а к младшему благоволит.

Первый решающий шаг к изменению этой «социальной» организации состоял, видимо, в том, что братья, объединившись, свергали отца и по суровому обычаю того времени съедали его. Не следует вменять этим первобытным людям каннибализм, такой обычай существовал еще долго. Существенно здесь другое. Я приписываю первобытным людям те же чувства и устремления, которые мы ныне наблюдаем у первобытных народов и у детей. Они не только ненавидят или боятся отца, но также почитают его, и каждый хотел бы занять его место. Акт каннибализма – это абсолютно закономерная попытка отождествить себя с отцом, съев кусочек его тела.

Надо полагать, что после убийства отца начинался долгий период борьбы между братьями, каждый из которых хотел единолично занять место убитого. Осознание опасности и бесперспективности этой борьбы, воспоминание об общей борьбе за освобождение и родственные чувства, возникшие между братьями во время изгнания из орды, привели в конце концов к объединению и своего рода общественному договору. Возникла первая форма социальной организации с отказом от следования инстинктивным влечениям, признанием взаимного долга, провозглашением нерушимых (священных) институций, зачатками морали и права. Каждый в отдельности отказывался от идеала – от желания занять место отца и права на обладание всеми матерями и сестрами. Тем самым был табуирован инцест и введена экзогамия. Вся полнота власти устраненного отца перешла к женщинам. Наступила эпоха матриархата. Воспоминание об отце продолжало жить и в тот период – период «братских союзов». Место отца временно стал занимать какой-нибудь зверь – как правило, столь же сильный и страшный. Такой выбор может показаться нам странным, но пропасть, которую человек вырыл между собой и животными в более поздние эпохи, тогда не существовала, как не существует она для наших детей, страх которых перед животными можно толковать как видоизмененный страх перед отцом. В отношении к тотему (животному) сохранилась исходная двойственность отношения к отцу. Тотем считался кровным предком и покровительствующим духом клана, его надо было почитать, защищать и ублажать. А с другой стороны, устраивалось посвященное ему празднество, в ходе которого тотемное животное разделяло судьбу предка-отца. Его убивали и сообща съедали все члены клана (тотемное пиршество, по выражению Робертсона Смита). Этот великий праздник на самом деле был торжеством победы объединившихся сыновей над отцом.