Антонио Менегетти - Семантическое поле

Потом стали говорить о последствиях волевого или идеологического порабощения субъекта, когда внешне автономный индивид страдает внутри себя от неких присутствий, которые сам он может обнаружить в той или иной форме или не обнаружить вовсе. Происходит это из-за того, что человек с детства подвергается некой форме воспитательного порабощения со стороны идеологической системы. Характер страданий во взрослом возрасте зависит от типа воспитания и аффективной зависимости. Индивид перенимает чужую культуру и в результате утрачивает собственную истину. Но и в том случае, когда удавалось понять подобные ситуации, симптом не исчезал и проявлялся в виде головной боли, невозможности выстраивать отношения, половом бессилии, функциональной неспособности быть самодостаточным.

Классический психоанализ объясняет такую ситуацию процессами интроекции и, в большей степени, идентификации: будучи пассивным объектом воспитания, субъект внутренне принимает идеал другого человека, подстраивается под него и развивается, идентифицируя себя с тем, что ему кажется сильной формой. Однако в своей клинической практике я убедился, что можно работать с мнестическим следом и травматическими воспоминаниями детства, вынимать их на поверхность сознания, предъявлять всю историю прошлого возможностям сознания субъекта. При этом симптом никуда не исчезал, и это было постоянным доказательством несостоятельности.

То же происходило, когда я допускал некоторые положения парапсихического видения в его общем смысле. И в этом случае симптом иногда исчезал, но затем возвращался прежним или в еще более тяжелой форме.

Значит, недостаточно сказать, что симптом – это один из аспектов сопротивления и что он сформирован средой, поскольку, если я точно знаю причину, я должен суметь найти и решение. Неумение освобождать от патологии означает в том числе и незнание этиологии симптома.

Из сказанного выше можно понять, что открытие семантического поля появилось в условиях тяжелого стресса, и проверкой его успешности стало разрешение проблемы человека, стабильное исчезновение симптома.

В ходе сеансов я отдавал себе отчет в том, что субъект был раздвоен в своем речевом изложении. Он представал одним способом, а существовал другим, что подтверждалось на уровне кинетики и проксемики, индукции, анализа, анамнеза и всего психоаналитического инструментария. Однако факт оставался фактом: даже когда я предъявлял сознанию субъекта его шизофреническое поведение, симптом не исчезал.

На сеансах, несмотря на внешнюю коннотацию субъекта относительно той или иной вещи, я сталкивался с частыми отвлечениями и фантазиями, которые всегда ассоциировались с изначальными отвлечениями. Это было так, словно мое отвлечение самостоятельно перемещалось из той точки, на которой я рационально хотел сконцентрироваться.

Отвлечение всегда возникало в тот момент, когда я фокусировался на возможности провести интроспекцию пациента. Несмотря на всю мою культуру и логическое усилие интерпретировать все возможные типологии, на которые указывал пациент или которые я сам мог вывести из самой точной на тот момент и открытой любому изменению интерпретации, я вынужден был констатировать в себе настойчивое отвлечение. Подобное случалось и в ходе интерпретации сновидений.

Я твердо решил покончить с психотерапией и оставить это занятие другим.

Но, прежде чем окончательно сдаться, попытался в рамках сеанса серьезно разобраться, а не было ли то, что я считал отвлечением или ассоциированной фантазией, возможным проявлением ясновидения. Иными словами, я стал серьезно относиться к тому, что прежде пытался исключить логическим усилием. Я попробовал дать опору реальности этому миру, который до того дня считал абсурдным и неконтролируемым. Я подошел к этому со всей серьезностью и конкретностью, и всякий раз, когда видел во всей этой бессмысленной фантасмагорической совокупности реальность, я не только более объективно познавал пациента, но и отмечал, что симптом исчезал.

Идя за фантазийными указаниями, я познавал реальность другого, видел его истинную сущность, встречал его настоящего. Благодаря серьезности, которая сравнима с серьезностью расчетов инженера, создающего железобетон, или с серьезностью ядерного физика, высчитывающего вероятность массы, я наконец видел другого человека целиком и даже там, где он себя не знал. Симптом исчезал.